Святой праведный Даниил Ачинский
(1784г. - 1843г.)
(из книги «Казанскому собору 175 лет»)
Тропарь святому праведному Даниилу Ачинскому
Ангельски на земли поживших и со ангельскими чинми на Небеси ныне светло ликующих святых, в земли Сибирстей просиявших, песньми почтим: радуйся, праведный Данииле, манием Божиим в Сибирь пришедший и святостью жития твоего ю просветивший. Ты моли о нас Превечного Бога.
(Ангельски на земле поживших и с ангелами на Небесах ныне светло ликующих святых, в земле Сибирской просиявших, пением почтим: радуйся, праведный Даниил, Промыслом Божьим в Сибирь пришедший и святостью жизни твоей ее просветивший. Ты моли о нас Превечного Бога).
Читая повествования из жизни святых, мы не просто удивляемся, но иногда приходим в истинное замешательство. Неужели такая жизнь возможна для человека? Может быть, автор жития святого приукрасил его подвиги?
Трудно человеку, который находится в греховном состоянии, понять и осмыслить жизнь святого. Многое не укладывается в нашем разуме. Зачем все это нужно: зачем изнурять себя постом, отрекаться от благ цивилизации? Стоит ли, наконец, расставаться со своей жизнью ради веры?
Понять и оценить величие святости можно только тогда, когда человек сам встанет на путь духовной борьбы. Когда он поймет, как сильно проник в его душу грех, как далек он от совершенства и чистоты, тогда сердцем почувствует, как необходим ему искусный проводник из мрака погибели к свету, к жизни. В Церкви такими проводниками в жизнь вечную являются для нас святые – угодники Божии. Их жизнь для нас словно путеводная звезда, как маяк, указывающий путь спасения.
Конечно, нам сейчас нелегко жить так, как жили они, но если мы не будем стремиться к совершенству, не будем прилагать хотя бы минимальных усилий к духовному возрастанию, то жизнь наша замкнется в кругу мирской суеты, а в какой то момент может потерять всякий смысл.
В чем же причина нежной любви простых людей к старцу Даниилу? Любви, отсветы которой видны еще и в наше время, спустя несколько веков после кончины старца?
Преподобный Серафим Саровский говорил: «Стяжи дух мирен, и тысячи спасутся возле тебя». Из повествования о жизни старца Даниила мы знаем, что лишь один вид старца, его светлый лик, приводил людей в умиление. Одно присутствие рядом со старцем давало утешение в скорби, вселяло надежду, укрепляло терпение. Души вдруг оживали, и люди, пав на колени перед старцем, начинали со слезами исповедовать свои грехи.
Люди неверующие, живущие вне Церкви, не понимают смысла монашеского подвига. «Люди душевные, не имеющие духа», смотрят на мир плотским зрением, во всем желая найти пользу материальную, ощутимую. Видимых дел требуют они и от Церкви и даже от святых. «Отвергнись себя» - требует Спаситель от Своих последователей. Суровостью и безжалостностью к себе, к своей плоти с ее греховными наклонностями и страстями, преподобный Даниил победил самолюбие, эту матерь страстей. Ведь своя боль всегда ближе, именно самолюбие не дает нам возможности открыть сердце приходящему к нам брату. Жалея себя, мы, как улитки, закрываемся от боли, скорби, нужды ближнего. При этом сердце наше закрывается не только для ближнего, но и для Бога. Только отвергнув себя, победив всякую жалость к себе, святые получали доступ к Отцу Небесному, принимали в свое сердце всякого человека, и живущий в этом сердце Дух Святой оживотворял и утешал каждого.
Старец Даниил – уроженец Полтавской губернии, местечка Новые Сенжары. В метрической книге Новосенжаровской Успенской церкви акт рождения Даниила записан так: «1784 года, № 67, мужеска пола, декабря 12 дня, родился у Корнея Делиенка и жены его Агафии сын Даниил; Восприимал Андрей Серенко». Имел Даниил родного брата Ивана, родных племянников Ивана и Трофима, и племянницу Анну (Степанкову), двух двоюродных братьев – Федора и Петра, а также двух двоюродных сестер – Евфросинью (Сердюкову) и Марфу (Недельчиху). Как свидетельствуют родные, рос Даниил смиренным, непамятозлобным парнишкой, подрос – стал играть на басе, но строгий дед запретил ему таким образом зарабатывать деньги, и он стал вместе с братом Иваном усердно и честно «земледельничать» на поле, принадлежавшем их семейству.
Круто поменяла его судьбу военная служба. В январе 1807 года Даниил был принят в ратники, в 1809 году определен в артиллерию, в том же году обучился грамоте. Участвовал в сражении под Бородиным, где около его орудия было восемь человек солдат, но по окончании сражения остался он с одним только своим товарищем. Несмотря на ранение, дошел до Парижа, где его полк квартировал с 1813 по 1815 годы.
Когда открылась Даниилу грамота, он познакомился «с одним диаконом доброй жизни, который дал ему довольное понятие о Святом Писании, и начал читать священные книги и жития святых отцов. Это ему очень понравилось, и он вознамерился во всем последовать жизни их. С тех пор он получил большую ревность и любовь к Богу, уразумел суету и непостоянство мира сего, и кратковременность жизни человеческой, и вечную будущность, и вечное праведным наслаждение, а грешным вечное наказание».
В 1820 году Даниил побывал в трехдневном отпуске дома, так как полк его стоял неподалеку, в Лебедине. Был он в ту пору уже в звании унтер-офицера и по батарее носил звание каптенармуса. В День усекновения главы Иоанна Предтечи Даниил строго постился, и просил родных и близких молиться утром и вечером, несмотря на усталость. Уезжая, одарил брата Ивана 25-ю рублями, а племяннику Петру отдал в наследство 5 десятин земли – всю свою долю. Сказал, что остальные деньги, бывшие у него, употребил на устройство икон и церковь.
Отвез гостя на батарею брат Иван. Прощаясь, Даниил сказал, чтобы более не ожидали его прихода в дом: «Залезу в щель, как муха, и там доживу». И правда, его келью в Зерцалах можно было уподобить щели. Однако до исполнения этого желания было еще далеко. Верный воинской присяге, Даниил не сразу решился на бегство из мира. Толчком к этому послужили военные действия, которые уже не затрагивали его души, как во время нашествия войск Наполеона, так как не были связаны с нападением неприятеля на Отечество. В 1822 году Данилова батарея проходила через местечко Решетиловку, чтобы отправится в военный поход на турков. Иван, приехавший туда для встречи с братом, Даниила в Решетиловке не нашел. Полковник сказал, что тот остался в Полтаве, чтобы посвятить себя богоугодным делам.
За то, что бесстрашный герой Бородинской битвы, дослужившийся до звания унтер-офицера, более воевать не захотел, а возжелал послужить Богу, он, согласно действующим в те времена российским законам, был осужден. Военный суд вынес суровое решение: «За принятие намерения удалиться вовсе от службы для пустынножительства… как упорствующий в своем намерении и не хотящий служить, выключен из воинского звания и назначен в ссылку в Нерчинск, на работу в рудниках тамошних горных заводов».
Путь его в Сибирь был долгим. «Шел он вместе с преступниками в кандалах, которые хотели с него снять, но он не позволял снимать и называл их карманными часами», - повествует в своем «Сказании о старце Данииле» инок святой горы Афон Парфений – насельник русского Пантелеимоновского монастыря. По свежим следам, через 10 лет после Даниловой смерти собрал он сведения о праведнике.
Определили преступника на Боготольский винокуренный завод на вечные каторжные работы, где он перенес много издевательств. Особенно ненавидели его за приверженность к молитве. Однажды зимней порою пристав Афанасьев посадил обнаженного узника на крышу своего дома и велел из машин поливать его водой, сам же насмешливо кричал снизу: «Спасайся, Даниил, ты же святой!» Как тут не вспомнить крики толпы, обращенной к распятому Спасителю: «Других спасал, так пусть спасет себя, если Он… Божий избранник»
Узник безропотно терпел все издевательства, полагая, что за грехи свои достоин куда большего наказания. Но когда после очередных измывательств над его жертвой приставу развернуло голову так, что лицо оказалось позади, а затылок встал на место лица, он испугался не на шутку, воспринял это как кару Божию и попросил прощения у смиренного каторжника, которого постоянно обзывал святошей. На что Даниил без обиды ответил ему: «Бог тебя простит, ибо я еще большего наказания достоин, потому что я – клятвопреступник». Вероятно, он имел в виду отказ от воинской службы.
После новых злоключений и неоднократной молитвенной помощи каторжника, уверовав в святость Даниила, его недавний мучитель вообще отпустил узника на волю, написав в донесении губернатору, что тот неспособен к работе.
Старец переселился в город Ачинск и попросил себе келью самую маленькую. Потом перешел он в дом купца Алексея Хворостова, строителя Казанской церкви. У него также построил келью и жил в ней несколько лет.
«В эту келлию двоим поместиться было нельзя. – повествует далее инок Парфений, - Трудно было занятие его: он трудился по ночам копая в огородах, чтобы никто его не видел; также и в поле косил и жал хлеб до совершенного изнеможения, потом немного отдыхал и вкушал пищи. Пища его была – ржаной хлеб с водою или картофель, которого он никогда не чистил. В последние годы он жил в деревне Зерцалах у крестьянина. Здесь уже келья у него была совершенный гроб, в которой он пребывал нагой, а платье свое оставлял в сенях, ибо в ней только мог поместиться на коленях для молитвы к Господу Богу. Окно кельи было в медный гривенник. Из нее он по целой седмице не выходил; светильника и лампады никогда не зажигал, но беспрестанно находился в молитве; иногда занимался и рукоделием: в сенях шил простую одежду, но платы за то не брал, разве хлеба для пищи. Милостыни не принимал и не давал, потому что нечего было подавать; жил в совершенном нестяжании, подобно птице: работал безмездно, к бедным ходил жать и косить, обычно в ночное время, чтобы мало его видели. Всегда он говорил: «лучше подавать, нежели принимать; а ежели нечего подать, то Бог и не потребует. Нищета Бога ради лучше милостыни. А милость может оказать и неимущий: помоги бедному поработать, утешь его словом, помолись о нем Богу, - вот чрез сие можно любовь оказать ближнему»».
Однажды, приехавший за советом и наставлением к Даниилу епископ Иркутский Михаил, захотел отблагодарить старца, дав ему денег для лампадного масла. Старец отказался: «Лампадку для чего мне иметь, когда в душе моей тьма? А когда бывает в душе моей свет, тем более мне не нужна лампадка, - ей и без того светло и радостно»
«Носил он более двадцати лет тяжкие железные вериги и березовый пояс, который уже врос в тело его, с которым и похоронили его. Впрочем, не задолго до смерти, вериги он с себя снял. Спрашивал его один духовный его сын: «отче, для чего ты снял вериги?» Он ему ответил: «любезный мой брат, потому я снял с себя вериги, что они уже не стали приносить мне пользы: тело мое так к ним привыкло, что не чувствует ни тяжести, ни болезни. Посему и не стали они приносить никакой пользы душе моей. Ибо только тогда бывает полезна вещь, или подвиг, или добродетель для души, когда она наносит скорбь и обуздание телу. А люди видят на мне вериги, да и думают, что я, нося их, через это приобретаю себе великую пользу, тогда как они уже совсем мне бесполезны. Пусть лучше говорят, что Даниил ныне уже разленился и вериги с себя скинул: это будет для меня полезнее. А ты не соблазняйся обо мне».
Молитва у него текла из сердца, «как река эдемская», часто прерывая его разговор. Все разговоры и слова его были растворены слезами и любовью. Тело его было как восковое, лицо приятное и веселое, с малым румянцем. По целой седмице и более не вкушал он пищи, часто исповедовался и причащался святых Таин».
«Когда он удалился с завода, народ начал приходить к нему, так как еще на заводе он всех удивил своею жизнью. Посему и обращались к нему: одни, чтобы принять благословение на какое либо дело, другие – испросить душеполезный совет, а иные приходили только посмотреть на него, да и то за великое почитали, ибо он такую имел благодать, что кто только его увидит, весь изменяется, хоть бы и закоснелый был грешник: вдруг зарыдает, и признает свои грехи, и просит наставления».
Этого брата Даниила (так он себя велел называть при жизни своей) современники его почитали земным ангелом и небесным человеком. Он имел от Бога великие дарования: некоторые поступки его давали причину думать, что он знал дела и помышления других людей, прозревал отчасти и будущее. Говорил он больше в притчах и намеками, чтобы понятно было только тому, кому говорил; а иногда и прямо, если это было полезно.
Крёстный сын Александр Данилович Данилов до встречи со старцем исповедовал иудаизм, был из еврейской семьи, носил еврейское имя и фамилию. Жил и купечествовал в Ачинске. О своей встрече со старцем Даниилом он вспоминал так:
- Когда я вошёл к нему и начал с ним разговор, то ощутил какую-то младость и радость… и полюбила его душа моя. И сделался я христианином. И так драгоценно для меня сделалось имя – Даниил, посему усвоил я себе фамилию Данилов, дабы… всё потомство моё помнило - их отец имел крёстным великого старца Даниила.
По молитвам старца произошло обращение в православие не только одного его, но и всей семьи, родственников, а муж сестры, принявший после крещения имя Петра Ивановича Розанова, стал церковным старостой ачинского собора.
Современники Даниила могли наблюдать много чудесных явлений, происходивших по молитвам старца.
Для примера можно привести рассказ томской мещанки Марии, поведавшей о незримой духовной связи старца Даниила с другим великим российским старцем – Серафимом Саровским. Очень любила она ездить по святым местам. Но не как истинно верующая паломница, а как путешественница. Возвращаясь из поездки к мощам Иннокентия Иркутского, заехала за благословением на будущие странствия к старцу Даниилу, о котором уже по всему миру христианскому слава шла, как о праведнике.
Милейший и добрейший старец встретил её с гневом, обвинил её в бесполезном шатании по свету, да ещё в том, что тратит на себя деньги, которые люди дают ей, чтобы в святых местах за их просьбу свечечку поставила и помолилась. По её же признанию всё так верно рассказал, будто сопровождал её в многочисленных похождениях. Предсказал, что придёт время, когда вынуждена будет просить милостыню. Испуга мещанки хватило всего на полгода. Снова отправилась в дорогу с группой паломников в Саровскую пустынь посетить батюшку Серафима.
Батюшка принял ласково сибиряков, неделю беседовал с ними, дал своих знаменитых сухариков. А Марию сразу прогнал прочь с глаз своих. Перед самым отъездом, когда она с криком просила у него благословения на обратный путь, он сурово глянул на неё и сказал: - Нет тебе благословения. Зачем ты пошла в Россию? Ведь тебе брат Даниил не велел больше ходить в Россию! Теперь же ступай назад домой». Но сжалился и дал один сухарик на дорогу. На обратном пути ей пришлось просить подаяние.
Старец, когда еще жил в Ачинске, ходил в Иркутск на поклонение новоявленному святителю Чудотворцу Иннокентию, первому епископу Иркутскому. Монахини Вознесенского женского монастыря очень упрашивали его остаться у них. «Нет» - твердо ответил старец. «Я не ваш житель, мне надобно умереть в Енисейске у игумении Евгении».
В 1843 году, в январе месяце, старец отбыл из Ачинска в Енисейск. Пригласила его туда игуменья Енисейского монастыря Евгения, бывшая жительница Ачинска, которой, когда она еще была барыней и жила с мужем, старец предсказал монашеское будущее. Он обещался пожить при ней, и, как она сама удостоверяет, все, что он говорил относительно ее жизни, исполнилось верно. В Енисейском монастыре и жизнь свою окончил старец.
«Накануне его смерти, - пишет игуменья Евгения, - я пошла к нему похристосоваться и с прискорбием призналась ему, что хочу оставить свою должность. Он на это мне сказал: «не думай об этом никогда, - тебе эта должность положена до твоей конца жизни и управление твое будет благополучно и изобильно». Я спросила: «а без меня как?» На сие он ответил: «об этом надобно помолчать».
«Старец с удовольствием осматривал все в ограде и говорил мне: «завтра меня уже не будет. Вы не будете говорить, что я уехал, а скажите: был, да нет Даниила». И подлинно так: с вечера был здоров, в двенадцатом часу ночи заболел, в утреню исповедался, а за ранней литургией причастился святых Таин Христовых. Он мне сказал: «приди ко мне в третьем часу». Пришедши, я послала за священником, и тот прочитал отходную. Старец стал на колени. Когда я поддерживала его за плечи, он сказал мне: «Бог тебя простит!» и с этими словами скончался».
«Когда начали обмывать его, то усмотрели на теле его берестовой пояс, уже вросший в его тело, и кровь, запекшуюся около пояса; с тем его и положили в гроб. Я с радостью похоронила такое сокровище в монастырской ограде. По смерти старца явилась на лице его такая живая улыбка, что он совсем не походил на мертвого».
«Скончался он около шестидесяти лет от роду, 15 апреля 1843 года, в четверг на Пасхе. Вот как страннику Господь сподобил окончить жизнь свою! На похороны его столько стеклось народу, что подивиться надобно. Странника вовсе не знали в нашем городе, а все собрались в церковь – от мала до велика. Когда же несли тело его мимо кельи покойной моей предместницы, а она уже была тогда слепая и ничего не могла видеть, - то и она увидела свет; будто бы блеснула молния. В церкви же, хотя зажгли все местные свечи, был какой-то еще особенный свет и царила благоговейная тишина; многие чувствовали какой-то приятный запах и говорили: «вот как Господь возлюбил странника и прославляет трудника Своего!» И теперь многие приходят служить по нему панихиды, берут земли с его могилы, и бывает по вере их в болезнях отрада».
Из воспоминаний духовного отца старца протоиерея Василия Димитриевича Касьянова: «До прибытия блаженного Даниила в Енисейск в 1843 г ., я не знал его лично и, признаюсь, думал о нём, как о человеке обыкновенном, имеющем только внешний образ благочестия. Однажды сам он пришел ко мне в дом; от предложеннаго угощения, даже и чаем, отказался, но начал со мною духовную беседу, и с такою простотою, с такою сладостию, с таким умилением прочитал и объяснил мне евангельскую притчу о десяти девах, что я тут же переменил о нем свое мнение и познал в нём истинного человека Божия. После я не редко видел его в церкви, за службами, и не раз его исповедывал. Что это была за исповедь, что за искренность, что за смирение, что за умиление!.. Ах, как бы поболее подавал нам Бог таковых исповедников!
«В 1859 году, «по благословению преосвященнаго Парфения, бывшего епископа Томскаго и Енисейскаго, за счет купца А.Д. Данилова и иных благотворителей, над могилою Даниила, на северной стороне Христорождественской церкви, в пяти саженях от нея, построена каменная, красивой архитектуры часовня, в коей поставлено было несколько икон и хранится кивотец с молитвенником старца Даниила и частью его волос. Часовня сия, в опустошительный пожар 27 августа 1869г., вместе с церковью и зданиями монастырскими обгорела, но в скором же времени была возстановлена».
В 1930 году прошлого века часовня была разрушена советскими безбожниками. Они от души поглумились и над мощами святого старца. Бывший секретарь Енисейского городского совета депутатов трудящихся оставил свои письменные воспоминания об этом событии. Из них узнаём, что решение вскрыть могилу старца созрело на первомайском митинге 1920 года. Прямо с митинга толпа под бравурные звуки марша двинулась к месту захоронения. «Сколько нас было, не помню,- писал Башуров, - но в часовне нам было тесно. Останки вынести на обозрение участников митинга. Вся операция закончилась к обеду». Упоминает о седой бороде и знаменитом берестовом поясе.
Старожилы помнили, что чистым и чудотворным было всё, что при жизни соприкасалось со старцем. Его накидочка, которую бережно хранили монахини, исцеляла тяжелых больных, давала облегчение обреченным на предсмертные муки. Тропинка к часовне посыпалась песочком, привозимым с Кеми, люди и его разбирали, как обладающий благодатной силой.
Возрождается и монастырь, в котором прошли последние месяцы жизни великого старца. Крепнет молитва к старцу в старинном православном городе. Протоиерей Геннадий Фаст написал по благословению Архиепископа Красноярского и Енисейского Антония церковную службу святому старцу, в том числе и молебный канон.
В нижней части храма устроена довольно поместительная комната, посреди которой и находится келья старца. Она углубляется в землю на шесть четвертей, имеет в длину и вышину по два аршина, а в ширину только двенадцать вершков. В одной из стенок келлии устроена маленькая печь, а в другой – оконце не более вершка. Келлия сохранилась именно в том виде, в каком она устроена была руками старца Даниила».
Так описано это событие в четвертом номере Енисейских епархиальных ведомостей за 1887 год, хранящихся в Ачинском Краеведческом музее. Там же помещено и «Сказание о жизни и подвигах в Бозе почившего старца Даниила Ачинского».
На повреждённой чугунной плите уцелело не только имя, но и фамилия – Делие, слишком французская для потомка казачьего рода. Возможно, это как-то связано с тем, что он несколько лет квартировал со своим полком в Париже, после изгнания Наполеона с земли русской. Но мы его фамилию называем так, как она была записана в церковной книге при его крещении - Делиенко.
В 2000 году плита обрела почётное место в Успенском храме Енисейска под иконой праведного старца Даниила. Это первая икона после октябрьского переворота 1917 года, написанная по благословению настоятеля Успенского собора Геннадия Фаста его учеником иереем Александром Васильевым, выпускником Санкт-Петербургского художественного училища имени В.А. Серова. Верят православные, что явит себя и сам Даниил. Это уже случалось со многими святыми, мощи которых, казалось, исчезли без следа.
14 ноября 1999 года «Синодальная комиссия по канонизации святых, изучив житие и подвиги праведного Даниила Ачинского постановила:
"Не найдено препятствий к канонизации праведного Даниила Ачинского в лике местночтимых святых Сибири.
Нами, по благословению Его Святейшества, Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия, с благословением и любовию определяется:
1. Причислить к лику местночтимых святых, в Сибири просиявших, праведного Даниила Ачинского (Даниила Корнеевича Делиенко).
2. Честные его останки, в случае нахождения их, считать святыми мощами и воздавать им должное церковное поклонение.
3. Память праведному Даниилу Ачинскому праздновать 15/28 апреля.
4. Службу праведному Даниилу Ачинскому особую, а до времени составления таковой, после сего дня прославления памяти его, отправлять как безмездником и чудотворцем.
5. Писать праведному Даниилу Ачинскому иконы для поклонения и чествования согласно правилам седьмого Вселенского Собора.
6. Напечатать отдельным изданием «Житие св. праведного Даниила Ачинского» для наставления и назидания в вере православной чад церковных.
Прославление св. праведного Даниила Ачинского (Делиенко) да послужит укреплению веры и благочестию в православном народе.
Молитвами и предстательством святого праведного Даниила Ачинского да дарует Всемилостивый Господь благословение всем, с верою и любовию притекающим к его небесному заступничеству. Аминь.
Божией милостию высокопреосвященный Антоний архиепископ Красноярский и Енисейский, управляющий Абакано-Кызыльской епархией АНТОНИЙ» (из книги инока Парфения «Странствие и путешествие по Турции, Молдавии, России. Часть 3»)
В первые годы проживания моего в Томске познакомились со мною два юноши из купцов, оба Григории, возгоревшие любовию ко Господу. Два года ежедневно приходили они ко мне в келью; потом, воспламенившись до конца любовию к Господу Богу, не захотели более жить в Томске в своих домах, а взявши от общества увольнение, пошли в Россию. Пришедши в Киево-Печерскую Лавру, там остались на жительство, и стали в подвигах подражать киевским Чудотворцам. Сии два Григория, живши в Томске, много чудного слышали о подвигах и жизни блаженного старца Даниила, и ходивши в Иркутск на поклонение Святителю Иннокентию, сами были в Ачинске и Зерцалах, где препровождал жизнь старец Даниил, и были в его келье, подобной гробу или могиле. В 1852 году из Киева они писали мне несколько писем и усильно просили, чтобы, пока живы современники и самовидцы старца Даниила, собрал я сведения о его жизни и прислал им. Но я ово отказывался, ово молчал: потому что боялся приняться за это дело без Божия на то извещения. Хотя я сам много слышал великого и удивительного о старце Данииле, но отлагал до времени писать о нем что-либо. Но получая беспрестанные и усильные просьбы и даже понуждения, как от обоих Григориев, так и от других многих людей собрать сведения о жизни старца Даниила, все это я принял за Божее извещение, и в 1853 году начал спрашивать о нем письмами тех, которые его лично знали и были ему близки; а в 1854 году что мог, собрал и написал.
Сказание мое здесь предлагаю.
Сказание о почившем в Бозе старце Данииле, жившем и подвизавшемся в сибирской стране близ города Ачинска.
Возлюбленные мои в Христе братья и духовные чада, два Григория! Желаю вам в Христе радоваться, и тещи безостановочно начатый вами путь, во след своего Спасителя. Еще вы здесь, в Томске, зажгли свои сердца искрою сладчайшей любви своего Создателя, Господа Бога, и Его Единородного и Единосущного Сына, Иисуса Христа; уязвившись Его любовию и скрывши сию драгоценную искру внутри себя, потекли во след Его, и ради сего оставили свои домы, и родителей и сродников, и имение, и даже свою страну. Хорошо вы познали, что посреди мира и его соблазнов неудобно эту драгоценную искру любви Божией сохранить непогашену: ибо мир и его прелести, дьявол и плоть, не только могут эту искру потушить, но даже и память о ней истребить. Невозможно работать совокупно миру и Богу. И вы хорошо уразумели словеса своего Спасителя: аще кто хочет по Мне ити, да отвержется себе, и возьмет крест свой, и по Мне грядет (Матф. 16, 24). Наконец, достигли вы тихого пристанища; и вот уже четвертый год находитесь во святой обители, во Свято-Киевской Печерской Лавре, между толикого сонма святых отцов, которых святыми нетленными мощами наполнены все ваши храмы и пещеры, и которых вы учинились и сподобились быть искренними чадами и законными наследникми их добродетелей и имения. Они сеяли и трудились, а вам досталось плоды собирать: теперь имеете – кому подражать и с кого брать пример жизни!
Но вы тем не удовольствовались, а еще хотите получить как некое духовное наследство со своей сибирской страны. Вы меня просите убедительно, дабы я собрал сведения о жизни великого старца Даниила Ачинского, и прислал оное к вам, дабы вы могли отчасти подражать его житию и подвигам. Конечно, это ваше желание – самое богоугодное и спасительное, только для меня весьма тяжкое, потому что я прибыл в сибирскую страну уже после кончины старца Даниила, спустя четыре года с половиной; потому, я сам его лично не видал, и благодатных его словес и наставлений не слыхал. Благодарю Господа Бога, что еще застал в живых весьма много людей, которые его лично знали, и слышали из уст его душеспасительные слова и беседы, и наставления! От них нечто мог я узнать, но совершенного удовлетворения получить не мог, хотя и письма к некоторым писал. Все отвечали очень скудно, потому что мир и его суеты все заглушили и почти совсем истребили.
Хорошо быть очевидцем подвигов знаменитых мужей и поборников благочестия, и, взирая на них своими очами, извлекать для души пользу. Все достохвальное, когда видишь его собственными очами, является привлекательным, становится вожделенным, и возбуждает в зрителе желание приобрести оное. Но немало приносят пользы и повествования о таких подвигах, передаваемые очевидцами в слух тех, которые сами их не видели. Зрение, говорят, достовернее слуха; однако же, и слух заслуживает доверие, если он различает речи, судя по достоверности лиц говорящих.
Вот, и я приступаю к сему жизнеописанию со страхом и трепетом: потому что буду говорить только чужие слова и рассказы, и боюсь, чтобы в чем не погрешить; притом первый я приступаю к описанию жизни такого великого старца, который прославил Господа Бога в жизни своей делами своими.
И вот, по любви моей к вам, мои возлюбленные братья, исполняю вашу просьбу, слушая слово Ангела Господня, к Товии Старшему и юнейшему реченное: тайну цареву добро хранити, дела же Божии открывати славно (Тов. 12, 7).
А наипаче добро и потребно, и нужно есть проповедать пути Божии и Его истинных рабов в нынешние времена, когда по всей земле умножилось нечестие и беззаконие, и враг диавол разверз свои челюсти на Святую, Соборную, Восточную, Апостольскую Христову Церковь. Он же проклятый со всеми своими полчищами и слугами, магометанами и еретиками, поднял брань и войну на Христа и на Его Святую Церковь, и на всех православных христиан чувственно и духовно, чувственно – войною, а духовно – страстями, разлиянием роскоши и разными грехами и беззакониями, ересями и расколами.
В такие прискорбные времена наипаче нам нужно особенное Божие покровительство, и нужны нам верные и возлюбленные Богом Его рабы и подвижники, а о нас теплые молитвенники к Господу Богу о Церкви и о Православном Благочестивейшем Императоре, о воинстве его и о всех православных христианах.
Призвав Бога в помощь, с упованием на молитвы в Бозе почившего великого старца Даниила, приступаю к описанию его жизни, которая вам отчасти уже известна: ибо вы сами были в городе Ачинске и в деревне Зерцалах, и видели сами тех людей, которые его лично знали, и были вы сами в его келье, подобной гробу. Хотя все вы это хорошо своими очами видели, однако хорошо для вас кое-что и повторить.
Игуменья Евгения и города Ачинска священник, Димитрий Евтихиев, и другие многие о юных летах и о жизни старца Даниила пишут мне следующее:
Родом старец Даниил был из малороссиан; но из какой губернии, неизвестно; достоверно только, что из крестьян, его называли Даниил Корнильев, по фамилии Дема. В молодости отдан был на военную службу, и в двенадцатом году был на войне с французами застрельщиком, и был ранен. После французской войны были вызваны охотники учиться грамоте, в числе прочих и Даниил пожелал учиться грамоте. Был уже он фельдфебелем, и имел денег до трехсот рублей, но был очень скуп, так что жалел себе купить калач; ходил с часами (это он сам про себя рассказывал). Потом, когда Бог открыл ему грамоту, он познакомился с одним диаконом доброй жизни, который дал ему довольное понятие о святом Писании; и начал читать священные книги и жития святых Отцов. Это ему очень понравилось, и он вознамерился во всем последовать жизни их. С тех пор возымел он большую ревность и любовь к Богу, и рассмотрев суету и непостоянство мира сего и краткость жизни человеческой, стал непрестанно иметь в мысли вечную будущность и вечное праведных наслаждение, а грешным вечное наказание. Когда он прослужил земному Царю семнадцать лет, вышел ему за верную службу чин благородного. Но он не захотел принять чина, и отказался от службы. И восхотел он препроводить остальную жизнь свою или в монастыре, в иноческом чине, или единому в пустыне, дабы беспрепятственно послужить и поработать Господу Богу всем сердцем и всей душой, и всем помышлением. Посему решился он сказать полковому командиру, что уже не желает больше служить и принять чина, а вознамерился остальные дни своей жизни посвятить на служение Богу. Командир, знавший его хорошее поведение, равно и прочие начальники уговаривали его, чтобы он служил по данной им присяге Царю и отечеству, а потом уже – единому Богу; а иначе, говорили они, ты должен получить наказание. Но он решительно им объявил, что он не хочет более служить. Достоверно не известно, сие ли только поставлено ему в вину, как противление власти, или к сему присоединилась какая на него клевета; только взяли его под строгий арест. Но это для него было великое утешение: он день и ночь хвалил Бога. К большому его удовольствию, дозволено было давать ему книги Священного Писания. Долгое время находился он под судом; потом ему сказали, что его должно расстрелять. Он на сие ответствовал: «Буди воля Господня». Через несколько дней сказали, что надобно наказать его проведением сквозь две тысячи строя. На сие он отвечал: «Мало мне этого». Потом, по милостивому решению, без наказания послали его в Сибирь, в нерчинские заводы, на работу. Шел он вместе с преступниками, в кандалах, которые несколько раз хотели с него снимать, но он сам никак не позволял их снимать, и называл их карманными часами. Но тобольская экспедиция определила его в томскую губернию, в боготольский винокуренный завод, на вечную работу. В сем заводе находился он несколько лет, под велением первого пристава, Егоре Петровича Афанасьева, от которого претерпел много гонения и даже мучения. Он называл его святошею, и употреблял его в самые тяжкие работы. Но он все работы, возлагаемые на него, исправлял без опущения, и всю ночь стоял на молитве; пищи вкушал очень мало, и то только хлеб и воду. Среди дня, когда прочие отдыхали, он удалялся на молитву в уединенное место, где бы его не было видно. От того наипаче начальник Афанасьев на него сердился, и насмехался, говоря ему: «Ну-ка, святоша, спасайся в каторге!» Однажды, в зимнее время, обнаженного его посадил на крышу дома своего, велел из машин поливать его водою, и с насмешкой кричал ему: «Спасайся, Даниил, ты святой!» Он ему ничего не отвечал, а молился только о нем же Богу, чтобы не поставил сего ему в грех; а это наказание он считал для себя еще малым. Потом Богу было угодно наказать того смотрителя завода, Афанасьева. Вдруг повернуло ему голову на сторону, так что лицо его было уже сзади. Жена его начала укорять его за неповинного старца. Тогда приказал он позвать к себе старца, просил у него прощения и говорил ему: «Прости, прости меня ради Христа, добрый старец! За тебя меня Бог наказывает». Он же ему сказал: «Бог тебя простит; ибо я этого наказания достоин, потому что я клятвопреступник». Вероятно, под сим разумел он то, что упорно отказался от службы, против воли начальства. После сего Афанасьев сделался совершенно здоров, и начал уважать старца Даниила. На другой же день поехал Афанасьев в город Ачинск: ночью заблудились путники, сбились с дороги, ибо поднялся страшный буран. Кучер говорит ему: «Это за то нас Господь наказывает, что ты вчера очень оскорбил старца Даниила. Надобно тебе просить еще заочно прощения, а не то мы здесь замерзнем». Афанасьев расплакался и сказал: «Прости, прости старче Данииле, и избавь нас от этой беды и смерти! Более тебя держать не буду и отпущу на волю». И что же? Тут же очутились они близ дороги. Возвратившись на завод, он немедленно написал донесение к губернатору, что такой-то Даниил не способен к работе, и отпустил его на волю, на пропитание. Старец переселился в город Ачинск и построил себе келью самую маленькую. Потом перешел он в дом купца Алексея Хворостова, и у него также построил келью, и жил в ней несколько лет. В эту келью двоим поместиться было нельзя. Трудно было занятие его: трудился он, по ночам копая в огородах, чтобы никто его не видал; также и поле косил и жал хлеб до совершенного изнеможения; потом немного отдыхал и вкушал пищи. Пища его была ржаной хлеб или картофель, который он никогда не чистил. Перед вкушением пищи он под пояс забивал деревянный клин, чтобы меньше съесть. В последние годы он жил в деревне Зерцалы у крестьянина. Здесь уже келья у него была совершенный гроб, в которой он пребывал нагой, а платье свое оставлял в сенях, ибо в ней только мог поместиться на коленях, для молитвы ко Господу Богу. Окно у него было с медный гривенник. Сия келья и доныне стоит цела, и вы сами ее видели. Из нее он по целой седмице не выходил; светильника и лампады никогда не зажигал, но беспрестанно находился в молитве; иногда занимался и рукоделием: в сенях шил простую одежду, но платы за то не брал, разве хлеба для пищи. Милостыни отнюдь не принимал и не давал, потому что нечего было подавать; жил в совершенном нестяжании, подобно птице; работал безмездно, к бедным ходил жать и косить, наипаче в ночное время, чтобы мало его видели. Всегда он говаривал: «Лучше давать, нежели принимать; а ежели нечего подать, то Бог и не потребует; нищета Бога ради лучше милостыни; а милость может оказать и неимущий: помоги бедному поработать, утешь его словом, помолись о нем Богу, - вот чрез сие и можно любовь оказать ближнему». Носил он более двадцати лет тяжкие железные вериги и берестовый пояс, который уже и врос в тело его, с которым и похоронили его. Еще носил он на теле железный обруч. Но незадолго до смерти вериги с себя снял. Спрашивал его один духовный его сын: «Отче, для чего ты снял вериги?» Он ему ответил: «Любезный мой брат, потому я снял с себя вериги, что они уже не стали мне приносить пользы: тело мое так к ним привыкло, что отнюдь не чувствует ни тяжести, ни боли. Посему и не стали они приносить никакой пользы душе моей. Ибо только тогда бывает полезна вещь, или подвиг, или добродетель, для души, когда они наносят скорбь и обуздание телу. А люди видят на мне вериги да и думают, что я, нося оные, через это приобретаю себе великую пользу, тогда как они уже совсем мне бесполезны. Пусть лучше говорят, что Даниил ныне уже разленился и вериги с себя скинул: это будет для меня полезнее; а ты не соблазняйся обо мне».
Молитва у него текла из сердца, как река эдемская; ум его всегда находился в делании сем; посему часто молитва у него прерывала его разговор; и он приходил умом в восхищение. Все разговоры его были душеполезные и спасительные: или о Боге и о Спасителе мира, о Его учении и о страданиях, или о блаженстве праведных и о наказании грешных. Все разговоры и слова его были растворены слезами и любовью, так что без слез почти не мог ничего говорить. Тело его было как восковое, лицо приятное и веселое, с малым румянцем; часто он постился по целой седмице и более; исповедывался и причащался Святых Таин Тела и Крови Христовой весьма часто.
Когда он удалился с завода, уже и тогда потекла о нем слава, так что народ начал приходить к нему. Ибо еще в заводе он всех удивил своей жизнью. Посему и обращались к нему, одни – чтобы принять на какое-либо дело благословение, другие – испросить душеполезный совет, а иные приходили только посмотреть на него, и то за великое почитали. Ибо он такую имел благодать, что кто только его увидит, весь изменяется, хотя бы и закоснелый был грешник: вдруг зарыдает, и признает свои грехи, и просит наставления.
Этого брата Даниила (так он себя велел называть при жизни своей, и говорил: Не называйте меня отцом, а называйте братом, ибо все мы в Христе братья, а один есть наш общий Отец Господь Бог, в Троице славимый»; посему называли его современники братом Даниилом) – этого, говорю, брата Даниила знавшие его почитали земным ангелом и небесным человеком. Он имел от Бога великие дарования: некоторые поступки его давали повод думать, что он знал дела и помышления других людей, прозревал отчасти и будущее. Говорил он больше в притчах и намеками, чтобы понятно было одному тому, кому говорит, а иногда и прямо, ежели то было полезно. О сем нижеследующее явит слово.
Еще когда он жил в городе Ачинске, то проездом по епархии был у старца в келье Проесвященный Михаил, Архиепископ Иркутский. В то время енисейская губерния принадлежала к епархии иркутской. Владыка беседовал со старцем долгое время о разных духовных предметах. Старец говорил ему о великом его сане и его великой обязанности, о том, как ему должно управлять своею обширною паствою, чтобы ни одна овца не погибла от его нерадения или беспечности; и как он должен всех исправлять, наказывать бесчинников, которые подают соблазн прочим. Так он о сем говорил, что Владыка плакал и даже рыдал. Старец сказал: Владыко святый, прошу тебя, благослови мне, грешному, поцеловать твою святительную десницу и твои ланиты. Владыка с любовию позволил. Потом владыка хотел дать ему денег, сколько ему угодно, для милостыни и на масло для лампады, и на прочие нужды. Хотя Архипастырь и убедительно его просил принять от него сколько-нибудь, но старец совершенно отказался и сказал: «Владыко святый, на что мне деньги? Я их отнюдь не требую; пропитание имею от своих рук. А милостыню давать для чего мне из чужих денег? Ты сам раздай, кому знаешь, и кто в них имеет нужду. Равно и лампадку для чего мне иметь, когда в душе моей тьма? А когда бывает в душе моей свет, тогда кольми паче мне не нужна лампадка; ибо и без того светло и радостно». Владыка начал его просить, чтобы он его проводил до перевоза через реку. Старец с радостью согласился. Когда взошли на паром и стали прощаться, Владыка взял в руки просфору и дал старцу. Он же, не принимая оную из рук Владыки, отломил ее верхнюю часть и сказал: «Владыко святый, мы ее с тобою разделим пополам: верхнюю часть мне, а нижнюю тебе». Владыка удивился прозорливости старца, поклонился ему почти до земли и сказал: «Прости меня, брат Даниил!» А Владыка в нижнюю часть просфоры искусно положил пятирублевую ассигнацию, дабы старец, не познавши, принял подаяние. Но от него сие не скрылось.
Еще тому подобное написал мне во втором письме города Ачинска священник Димитрий Евтихиев, которого я просил подробнее узнать о старце Данииле. Он, между прочим, повествует следующее:
Два брата купца, проезжая с ирбитской ярмарки, зашли к старцу посетить его и принять благословение. Старец очень любил братьев. Это случилось на святой неделе, и надо было похристосоваться по обряду христианскому: а они вместо красных яиц взяли с собой по яблоку, которые везены были ими с ярмарки. Старец, вышедши из кельи и увидевши их, сурово взглянул и гневно им сказал: «Мир вам, братья!» Братья, видя старца гневным, не знали, что сказать, и в недоумении молчали. Тогда старец с улыбкою сказал им: «Знаете ли, что наделало это яблоко? (А они не показывали ему яблок). Вкусили яблочка Адам и Ева: и вот теперь все мы мертвецы, враги Господа и рабы греха». Взявши у них яблоки, бросил их так сильно, что не осталось и малейших частиц, все разлетелись. Братья, принявши наставление от старца, поехали домой с радостью.
Он же Евтихиев продолжает:
Многие из жителей города Ачинска сказывали мне, что когда только они собирались посетить старца в его келье, и намеревались в какой-либо определенный день ехать в деревню Зерцалы, где старцева келья (эта деревня от города в семнадцати верстах), - старец сам предупреждал их намерение и рано приезжал в город. Приблизясь к порогу дома, всегда с улыбкой говаривал домохозяевам: «Мир дому сему! Вы хотели ехать ко мне непотребному, а вот я к вам сем пришел. На что вам меня?» Так всегда посещал знатных людей.
Он же Евтихиев продолжает:
В городе Ачинске был некто А.И. Орлов. По свойственному многим равнодушию, он всегда отзывался о старце вольно; но слыша постоянно о его строгой жизни и подвигах, принял решительное намерение призвать старца к себе в дом. На другой день старец сам пришел в город, и идет прямо к нему; взойдя в комнату, громко воскликнул: «Здравствуй, здравствуй, орел!» Орлов как ни был от природы смел, но пришел в страшный испуг и потрясение, и не мог сказать слова. Тогда старец сказал: «То-то, брат, ты высоко летаешь, смотри, не пади, а то убьешься, когда крылышки-то обрежут». Вскоре после этого Орлов был отдан за что-то под суд и отрешен от должности. Впрочем, после этого он питал к старцу особенное глубокое уважение.
Еще продолжает Евтихиев:
Старец был знаком и с Преосвященным Агапитом, первым Епископом Томским, и уважаемым Владыкою. Также и Епископ Агапит искусил старца, как Преосвященный Михаил, Архиепископ Иркутский. Однажды Епископ Агапит, при обозрении епархии, посетил старца. Когда старец провожал Преосвященного через перевоз, Владыка, желая дать ему денег, но зная совершенное его нестяжание, так что он, если давать ему в руки, денег не возьмет, подклеил под дно просфоры пятирублевую ассигнацию, и, благословив старца, подал ему просфору. Старец же не взял ее в руки, но только верхнюю часть сломил и сказал: «Владыко святый! Верхняя часть - моя, а нижняя - твоя», и денег не взял. До-зде иерей Димитрий.
Один брат, известный мне и вам, жил неподалеку от старца Даниила. Диавол уязвил брата завистью против старца, потому что старца все прославляли и уважали, и почитали как великого подвижника, а его нет. Посему вознамерился он старца умертвить. В одно время, взявши нож, пошел он к келье. Старец сам встречает его в сенях и говорит: «Любезный брат, за что ты хочешь меня зарезать? Ну, ежели виноват, так режь же!» Брат затрепетал и выронил нож, который был под его одеждою, пал на колени, заплакал и стал просить прощения. Старец простил его и сказал: «Брат любезный, не надобно диавольскому внушению верить. Чего мне, грешному, завидовать? – Что меня прославляют? Но я этого не ищу и не желаю; я бы тебе эту временную славу, которая немало вредит душе моей, с любовию отдал, но не моя на то воля, а воля Господня; ибо Он славящих Его прославляет еще в жизни сей временной. Живи и ты так, как я живу; да и проси Господа, чтобы тебя не прославлял в этой жизни, а только проси Его о прощении грехов своих: и тебя Господь прославит. Но ежели будешь желать здешней славы, то хотя бы жил и по-ангельски, ничего не получишь, ни в здешнем веке, ни в будущем».
Одна томская старица, из благородных, Анисья Ивановна, рассказывала о себе следующее:
Долгое время имела я желание посетить старца Даниила, ибо беспрестанно слышала о его благочестивой жизни. Потом Бог и привел посетить его келью. Случилось нам прийти к старцу с каким-то незнакомым человеком из купцов. Пришедши в сени его, сотворили мы молитву. Старец вылез из своей кельи, или, лучше сказать, из гроба, потому что келья его – совершенный гроб. Увидавши его, я исполнилась ужаса, и слезы полились из глаз моих: я думала, что увидела Ангела. Он же, ничего не говоря, подошел к человеку, взял его правую руку и, сложив три первые перста, сказал: «Так молись, так подобает творити на себе крестное знамение; так Мать наша Святая Восточная Христова Церковь учит детей своих молиться; так предали святые Апостолы и святые Отцы; так и ты молись, и спасешься». Человек ничего не мог ответить ему; только поклонился ему до земли. Потом старец обратился ко мне, начал своей рукою водить около носа своего и сказал: «На что же так делать? Это грешно, это самая та сеть, в которую птичка попадает одним ноготком, да и вся пропадает; я и сам в молодости в эту сеть попался было, но, однако, Божиею помощью скоро вырвался. Да, ты плохо видишь - так табак тебе даст зрение? Нет, с него и вовсе ослепнешь. Бог дает зрение, и посылает за грехи слепоту». А я, грешная, с молодости понюхивала иногда для глаз, когда они заболевали. С тех пор полно нюхать; а глаза перестали болеть, хоть и старее стала.
Тогда я еще жила с мужем своим, иногда посты мы не соблюдали, как должно, и хотя не ели скоромного, но по постам ели рыбу. Вот он, мой батюшка, и начал говорить о посте следующее: «Какая тех людей ожидает радость и вечное веселие, которые сохраняют святые посты в среди и пятки, по узаконению церковному! И какое ожидает вечное мучение тех, которые их нарушают!» Потом вздохнул и заплакал, и сказал: «О горе мне, паче всех грешнейшему! О какую те люди делают невозвратную потерю, которые против церковных правил разрешают святые посты в среды и пятки! Каких они достойны слез, что за малое наслаждение лишаются вечного блаженства! Да, некоторые говорят, что-де едим мы не скоромное, а только рыбу; а того не знают, что мы сделалися изгнанниками из рая, и учинились смертными, и находимся под грехом не за мясо и не за рыбу, а только за одно яблоко; - а какие бы в яблоке скором и грех! – Но было заповедано не есть его; вот в том самом и есть грех, что преслушали заповедь Божию. Так и теперь: хотя бы была рыба, хотя бы масло, хотя бы и что иное, - в какие дни чего не позволено Церковию есть, того и не подобает. А кто преслушает заповеди святые Церкви, тот и грешит, и за это подлежит наказанию».
Вот я, грешная, что удостоилась слышать от такого великого старца, которого все слова как бы запечатывались на моем сердце!
Еще сказывали мне многие следующее:
Старец, когда еще жил в Ачинске, ходил в Иркутск на поклонение новоявленному Чудотворцу и Святителю Иннокентию, первому Епископу иркутскому. Был там он в женском монастыре у игуменьи, которая приглашала его остаться навсегда у них в монастыре, и обещалась его успокоить до смерти, и похоронить его. Он же сказал ей: «Нет, я не ваш житель, а мне надобно умереть в енисейском женском монастыре, у игуменьи Евгении». Эта игуменья Евгения, у которой он помер, в то время еще была барыней и жила со своим мужем.
Еще старица Мария Иконникова, томская мещанка, сама про себя мне рассказывала следующее:
Вот я, великая грешница, много по свету постранствовала, но без всякой душевной пользы. Раз пять была я в Киеве; ходила и в другие российские монастыри и к святым Мощам; была в Сарове у батюшки Серафима; и в Иркутске у Святителя Иннокентия. Много слышала я доброго про старца Даниила, и вот, по пути из Иркутска, бывши в городе Ачинске, зашла повидать и старца Даниила, и принять у него благословение на будущее странствие. Он же, мой батюшка, встретил меня еще на пути, не допустя до кельи своей, почти полунагой. Он, мой батюшка, взглянул на меня с самым гневным и сердитым видом, и громким голосом упрекнул меня: «Что ты, пустая странница, пришла ко мне? Я давно тебя ожидал; вот будешь меня помнить!» А сам палкой грозил на меня. Я вся от страха затрепетала, чуть не упала на землю; язык оцепенел, и не могу ни бежать, ни слова сказать, ибо знаю свою вину. Он же начал говорить следующее: «Зачем ты бродишь по свету, да обманываешь Бога и людей? Тебе дают деньги в Киев на свечи и на молебны; а ты их тратишь на свои прихоти. Много станций ехала на подводах, нанимала, тратя данные Богу деньги. А в таком-то месте пила вино, и столько-то его купила; а в таком-то месте пустое празднословила». И так он, мой батюшка, рассказал мне то, что я уже и сама позабыла; как будто со мной ходил он и записывал дела мои. А я стою ни жива ни мертва, он же еще сказал: «Теперь уже полно тебе ходить по свету; ступай и живи в Томске; питайся от своего рукоделия, вяжи чулки; а когда устареешь, тогда для пропитания собирай милостыню; да слушай же, больше не ходи в Россию». Потом пошел он в свою келью, а я поклонилась и пошла, не сказавши ему ни слова. Пришедши в Томск, я отложила попечение о странствовании, и начала жить дома и заниматься рукоделием. По прошествии полгода мои сродники и знакомые молодые люди начали собираться в Киев на поклонение, и стали звать меня с собой, чтобы их проводить до Киева, потому что дорога мне знакомая. Я долгое время сначала не соглашалась, потому что старец Даниил мне ходить благословения не дал. Но наконец, по усиленной просьбе, согласилась, и отправились мы в путь. Прошедши три тысячи с половиной верст, пришли мы в Саровскую пустынь, сначала на гостиницу, а потом к батюшке Серафиму, принять на путь благословение. Он же моих сопутников принял ласково и всех благословил, и дал сухариков на дорогу; а меня грешную не благословил, и даже прогнал, ни слова со мной не сказав. Вот прожили мы с неделю; ежедневно мои сопутники к нему ходили, и он наставлял их душеспасительными словами; а меня и на глаза не принимал, сколько я к нему не приходила. Наконец мои сопутники начали собираться в путь, и только дело за мной. Посему я решила его беспокоить, и, пришедши к его келье, закричала со слезами: «Батюшка Серафим, благослови меня в путь, товарищи мои хотят идти!» Вышедщи из кельи, он сурово на меня взглянул и громко сказал: «Нет! Нет тебе благословения! Зачем ты пошла в Россию? Ведь тебе брат Даниил не велел больше ходить в Россию! Теперь же ступай назад домой!» Я ему сказала: «Батюшка, благослови меня еще сходить в последний раз; больше уже ходить не буду». Он же громко отвечал: «Я тебе сказал – ступай назад, а вперед идти нет тебе благословения!» Я ему еще сказала: «Батюшка, как же пойду назад одна такой далекий путь, а денег у меня ни копейки?» Он же ответил: «Ступай, ступай обратно; и без денег довезут на лошадях до самого Томска». После сего благословил меня и дал мне один сухарик; а сам затворил дверь. Я пришла на гостиницу да поплакала, и простилась с сопутниками: они пошли в Киев, а я в Нижний Новгород. Там нашлись мне попутчики, наши томские купцы, и довезли меня до самого Томска. Вот и исполнилось слово батюшки Серафима! Так далеко видят и слышат один другого рабы Божии – за четыре тысячи верст! А я, по слову старца Даниила, собираю милостыню. Но тогда, когда он говорил это, я того не предвидела, потому что имела детей богатых; а теперь давно уже всех похоронила.
Монахиня Сусанна, казначея иркутского Знаменского женского монастыря, о старце Данииле пишет мне следующее:
Всечестнейший отец Парфений! О жизни и подвигах великого старца Даниила не могу я передать вам подробного сведения, но только скажу нечто. Была я, грешная, в его келье, и видела, что она была подобно гробу, выкопана в земле, ширины – вершков двенадцать, вышина и длина оной – в его рост, и окошечко на восток самое маленькое. А как он в ней подвизался, - этого уже не знаю. Вид его был и казался мне ангелоподобным; беседа его казалась для меня, недостойной, столько усладительною, что я забывала и сама себя, хотя и сама, великая грешница, много читывала божественных книг. Он говорил, как мне казалось, не читанное, а виденное, при озарении благодатью, все самим им, или чувственно, или духовно. И тогда я так думала, и доныне так помышляю – ибо невозможно так коротко и выразительно сказать и изъяснить красоты небесные, как он бывало начнет рассказывать о праведниках, кому за какие подвиги какие уготованы венцы и награды и что ожидает грешников. Спрашивала я его о посте. Он всегда говорил: «Я, грешник, беспрестанно ем и пью, и не знаю, что тебе сказать; знаю только, что по захождении солнца хлеб да вода – добрая еда; а кто как хочет. Надобно иметь более всего смирение и страх Божий». Я его еще спросила:» Сколько должно молиться Богу и когда?» И этого также он не назначил, а говорил: «Всегда, беспрестанно имей Господа пред очами своими, и Он научит тебя на все благое». Потом я об иркутском монастыре спросила. Он же мне ответил: «Был я там. Там очень простенько для спасения души. Можно и там спастися». Когда же я отправлялась совсем в Иркутск, он очень был рад и весел. Я спросила его: «Где же, батюшка, благословите остаться? В Иркутске или в общежительный монастырь возвратиться?» Он сказал: «Я не знаю. Бог знает». Я еще просила, чтобы он назначил для жительства мне обитель. На это он мне сказал: «Я человек, а не Бог; я тебе назначу, а тебе что-нибудь будет невыносимо, и ты скажешь: я бы здесь не осталась, да вот он мне велел; и тяжело тебе будет. А кому где сам Бог определит жить, там и всякие скорби бывают легки». Я опять просила его благословения. Он сказал: «Ты сама узнаешь; сердце твое тебе скажет, и ты почувствуешь сие в ту же минуту, и там останься с благодарением Господу». Вот я и шла всю дорогу от Ачинска до Иркутска размышляя: как же может то случиться, что мне сказал старец? В скольких я была монастырях в России, но мне не падало на сердце, где лучше остаться, а все казались хороши. Но в Иркутск влекло меня обещание поклониться святым Мощам великого Чудотворца, Святителя Иннокентия, данное при моем исцелении. Наконец, достигла я Иркутска; немного остановившись в Вознесенском монастыре и исполнивши свое обещание, пошла я в город. На пути виден был девичий монастырь: ограда низкая, и кельи также едва видны из-за ограды; а в ограде мне казалось, что рай насажден. И я не ушла так из города в Вознесенский монастырь; но зашла в девичий монастырь. Подхожу к святым воротам: вдруг такое встретило меня благоухание, что я даже остановилась; и будто сзади кто следы ног моих обрезал, чтобы не возвращаться мне, а остаться тут. Какое-то сделалось радостное в сердце ощущение, как точно будто бы оно сказало: остаться здесь. Я тут же вспомнила слова отца Даниила, как будто сам при мне он был. Когда же я вошла в церковь, - вил Распятия так меня поразил, что я долго не могла сойти с места, где стояла. Старец еще говорил мне: «Ну, Мария, много у тебя будет, по-видимому, друзей в монастыре, будут тебя и уважать в глаза, а в ребрышки будут стрелы пущать, клевета и завись будут тебя преследовать всюду; а уличить тебя будет нечем: Господь сам будет твоим защитником». Сие также оправдалось: так я живу по настоящее время. Иногда поражают меня скорби сильно, и впадаю в уныние. А иногда почувствую какое-то тайное утешение в душе моей, верую, что Господь меня не забыл; вспомню слова старца Даниила – и подкрепит меня сила Божия.
Еще Анна Семеновна сама про себя мне рассказывала следующее:
Пришедши в Сибирь, на чужую сторону, разлученная со всеми своими родными, и поселившись в городе Ачинске, я плакала три года, отчего и повредила свои глаза, так что плохо стала и видеть; уже на глазах начали появляться и бельма. Слышав многое о старце Данииле, начала я просить одну женщину, чтобы она свела меня к старцу. Она же отзывалась тем, что старец нас не примет; но я усердно просила, чтобы хотя до кельи меня проводила; наконец она согласилась. Подошедши к келье, я исполнилась слез, и, зарыдавши, встречала: «Батюшка Даниил, благослови меня горькую в чужой стране!» А сама стою на коленях. Вот он, мой батюшка, вышел из кельи, и спросил меня: «Что тебе надобно?» Я сказала: «Благослови». Он же положил свои руки на мою голову, и крепко пожал, так что сделалось у меня в голове волнение. Потом посмотрел мне в глаза и дунул прямо в них. У меня вдруг открылся другой свет, так что показалась мне его келья золотою и сияющею; а сердце мое наполнилось такой радости, что как бы я была уже не на земле, а в раю. Шла я домой, не знаю, по земле ли или по воздуху. После того прошло вот уже лет 15-ть, и благодарю Господа: глаза видят, слава Богу, хорошо.
Александр Данилович Данилов, купец Ачинский, сын крестный и духовный старцу Даниилу, из уважения к великому своему старцу носит - по имени его – отчество и фамилию. Он теперь пребывание имеет в городе Енисейске. О старце говорит он следующее:
Когда я проживал в городе Ачинске, и находился еще в жидовстве, - часто слышал я о старце Данииле, что он – великий раб Божий. А я уже в то время начал иметь сомнение относительно еврейского закона, и уже отчасти исследовал свои заблуждения. Наконец, мне захотелось старца видеть и с ним поговорить. Когда я вошел в келью его и начал с ним разговор, то почувствовал в сердце моем какую-то сладость и радость, и познал его быти истинного раба Божия, и полюбила его душа моя. Равно и он меня полюбил; и стал я к нему приходить и просить его святых молитв. И вот за его святые молитвы Господь Бог открыл мне истинный путь, и я истинно познал, что Иисус Христос есть истинный Мессия, Искупитель мира, предсказанный всеми Пророками; что он есть Сын Божий, прежде еще век непостижимо от Отца рожденный, а потом, ради нашего спасения, от чистой и святой Девы Марии воплотившийся, рожденный, пострадавший и погребенный, воскресший и вознесшийся на небеса, и что Он-же паки, во второе Свое пришествие, придет судить живых и мертвых. И сделался я христианином, только еще кроме крещения. За молитвы старца сумел я убедить и жену свою, и детей, и еще мою сестру с мужем, который теперь называется Петр Иванович Розанов, Ачинского собора церковный староста. Потом начали мы готовиться ко крещению. Я пришел к старцу и начал просить его, чтобы он был мне отцом крестным, и принял бы меня от святой купели. Он же никак на это не соглашался. Я много просил его, припадая к ногам его; но он непреклонен был. Наконец я сказал: «Ежели ты не хочешь быть моим отцом крестным и воспреемником от святой купели, то я отложу крещение». Он заплакал и сказал: «Победил. Буду, буду твоим отцом крестным». Вскоре за сим, благодатию Господа моего Иисуса Христа, принял я святое Крещение со всем семейством, и сестра моя с мужем. И так для меня драгоценно сделалось имя Даниил, посему и усвоил я себе фамилию Данилов, дабы знали и дети мои, и все потомство мое помнило, почему они прозываются Даниловы: их отец имел наставником и отцом крестным великого старца Даниила.
Но о жизни и о подвигах старца и отца моего я вам ничего не могу передать, потому что я с ним вместе не жил, а находился все в суетах мира сего. Скажу только, что велик был старец и верный раб Божий; ибо все его дела и подвиги, и слова и вся жизнь его являют сие. Две кельи его удивляют всех зрящих на них, одежду он носил – только по названию одежду. Ежели бы бросил ее на улице, то никто бы ее не поднял. Тело его было как бы восковое. Пища его была – хлеб, и то больше гнилой, да еще иногда картофель, и то нечищеный, а питье – вода. Никто его не видел едящего, ибо он больше принимал пищу по вечерам, да и то не каждый день. Нестяжание его было совершенное: он, как ничего не имел, так ничего и не желал, и ничего ни от кого не принимал. Даже я едва его мог убедить принять от меня новый молитвослов; потому что мне хотелось получить в наследство его старый, который я и получил от него, и блюду, как великую святыню, для памяти и благословения. Если бы продавать сию книгу – никто бы не дал десяти копеек; а для меня она – неоцененный дар. Имея такое нестяжание, старец говорил, что и самая малейшая вещь или украшение приносит вред душе, любящей Бога. Сколько я его не убеждал, чтобы он взял от меня хоть малую милостыню, он никогда на это не соглашался. Только в одно время он мне сказал: Брат Александр, я у тебя никогда ничего не хотел взять; а теперь прошу тебя: купи мне масла постного, конопляного или льняного; а для чего? – открою тебе сие, как возлюбленному моему брату». Потом показал мне свое колено и сказал: «Вот в этом колене завелись черви; да черви-то бы ничего, пусть едят мое грешное тело, оно того и стоит; но то беда, что нельзя стоять на молитве». А я, как взглянул на его колено, очень испугался: ибо на нем, от молитвенного стояния, наросли струпы бугром, а под ними завелись черви. Тот же час просьбу я исполнил с любовью, и после он меня благодарил.
Молитва у него, должно быть, была беспрестанная и духовная, потому что он любил весьма молчание, так что нужное говорил кратко и мало, и то больше притчами; а разговоров мирских, политических и исторических, даже отнюдь и не терпел. Когда я куда отправлялся в дальний путь, - ходил брать у него благословение. Однажды он мне сказал: «Брат мой, прошу тебя, не беспокой меня своим посещением. Ибо когда ты у меня бываешь, то я после о тебе сожалею, и от того претерпеваю немалый вред для души моей, потому что ум оставляет свое дело». И я с тех пор стал опасаться старца беспокоить.
Вот что я мог упомнить из жизни старца Даниила; а более ничего не могу вам сказать.
Петр Борисович Шумилов, томский мещанин, о старце Данииле рассказывал мне следующее:
Когда я по обещанию моему странствовал в России по святым местам, то на обратном пути из Киева, в 1843 году, проходя свою сибирскую страну, желал было видеть старца Даниила, но не сподобился. На пути, около реки Иртыш, встретился со мною знакомый брат, молодой юноша, крестьянин села Красной Речки; село сие от деревни Зерцал, где келья старца Даниила, только в шести верстах. Брат этот, именем Дорофей, ученик старца Даниила, весьма кроткий, и смиренный, и послушливый, меня весьма удивил тем, что он, идя в дальнюю страну, не имел при себе ни сумы, ни посоха, ни денег. Я его спросил, почему он так очень легко идет? Он же мне ответил: так было угодно моему старцу, отцу Даниилу; ибо он меня благословил в этот путь, конечно, по моему желанию, и сказал мне: иди, брат, во след Христа по-апостольски, по тесному пути, и не бери на путь ни сумы, ни жезла, ни денег: и Господь тебя не оставит и пропитает; а с половины дороги пойдешь вместе с Архиереем, и будешь монахом. Вот поэтому я и иду так, с одною надеждою на Бога и на молитвы старца Даниила. Но старец уже уехал в Енисейск». Что же? Когда этот брат Дорофей, уже прошедши Екатеринбург, был около Кунгура – вдруг приближается к нему Преосвященный Евлампий, бывший Пермский Викарий, Епископ Екатеринбургский, проезжавший тогда на назначенную ему Орловскую епархию. Увидав странника, он остановился и спросил его: откуда и куда идет? Узнав, что путник из Сибири идет в Киев, Владыка посадил его с собой, привез в Орел, и оставил его пожить при себе, как истинного раба Божия. Он прожил при Владыке около двух лет; потом Владыка отпустил его в Киев на поклонение. А после Дорофей пожелал остаться в общежительной Белобережской пустыни, в которой и доднесь пребывает, и уже пострижен в монашество и наречен в пострижении Д. – А Преосвященный Евлампий после был Епископом Вологодским, а теперь уже Архиепископом Тобольским.
Еще рассказывал Шумилов:
Один духовный брат, ходивший беседовать к старцу Даниилу, говорил мне сие: «В один из дней, бывши у старца, побеседовавши и простившись, вышел я из кельи обратно; только вот вздумалось мне посмотреть к старцу в окошечко, и полюбопытствовать – чем старец занимается один в келье, и послушать. Вот и подполз я к окну на коленях тихонько; и вдруг из окна вышло пламя, так что едва меня не опалило. Я испугавшись, вскричал: «Батюшка Даниил, прости меня, грешного!» Старец из кельи ответил: «Бог простит, брате; но впредь так не делай, и сего не испытывай».
Еще Александр Данилов сказывал мне следующее:
Когда я переехал на жительство в Енисейск, вытребована была в игуменьи в Енисейский женский монастырь из Иркутска монахиня Евгения, послушница и дочь духовная старца Даниила. Потом, как мать игуменья, такожде равно и я, начали старца звать в Енисейск в женский монастырь на жительство. Он долгое время никак на это не соглашался и говорил: «Надобно хорошенько посоветоваться с кельей своей, а она меня не отпускает». Наконец, в 1843 году, согласился ехать в Енисейск; и так как мне случилось быть у него в январе месяце, то он пожелал вместе со мной ехать. Но в день выезда из города Ачинска он постоянно отказывался ехать в Енисейск и говорил: «Меня не отпускает моя келья, надобно еще ее спросить». Но по усиленной просьбе согласился ехать того дня. Отъехали ли мы верст пять от города, не знаю, быть может, гораздо менее: как поднялась страшная буря, и от поднявшегося снега не видно было и дороги. Сколько не усиливался бедный извозчик ехать далее, увеличившаяся буря заставила нас воротиться в город. А старец, вошедши в дом, сказал: «Вот, мы воротились, поедем завтра!» И действительно, в ту же ночь на станции убили человека. Тогда-то мы узнали истинность слов старца: «Видишь на море волны, не пускайся в море».
Еще священник Дмитрий Евтихиев пишет следующее:
В 1843 году, в январе месяце, старец оставил нас и уехал из Ачинска в Енисейск. Енисейского монастыря игуменья Евгения в свое время, по наставлению старца Даниила, оставила жизнь мирскую и поступила на подвиг монашеской жизни. Он обещался пожить при ней, и, как она сама удостоверяет, все слова его к ней исполнились верно. В енисейском монастыре и жизнь свою окончил старец. За три дня до смерти он пришел к игуменье, собрал всех сестер, дал им наставление, и сказал: «Я от вас уеду скоро, скоро!» Сестры же опечалились и думали, что ему у них не понравилось, и хочет он опять в Ачинск. Потом велел он позвать священника, отца Василия Кассианова: у него исповедался и причастился Святых Таин Тела и Крови Христовой. После Причащения встал на колени и, помолившись Господу Богу, на руках игуменьи скончался, 15 апреля 1843 года.
Наконец, свидетельствует о старце Данииле сама настоятельница енисейского Христорождественского девичьего монастыря, игуменья Евгения, своеручным письмом, следующее:
Достопочтеннейший старец, отец Парфений! Хотя я сама вас лично и не знаю, но вынуждена вам ответить на второе ваше письмо о богоугодном старце Данииле. Видно, так Богом определено вам испытать и узнать о жизни странника. Я вам не могу писать о его жизни подробно; а что только знаю, то напишу.
«Во-первых, как он предуказал в молодости моей жизнь мою, так по словам его и сбылось».
Потом писала она о молодых его летах, что я уже и поместил в начале сего жизнеописания.
Далее пишет следующее:
Не могу я точно определить – в котором году он прислан в завод и выпущен на пропитание; но только, должно быть, он пришел в Сибирь между 1821 и 1824 годами. Мы уже с ним познакомились в Ачинске в 1827 года: он стал нас тут посещать. Мы его всегда принимали как почтенного старца, и он показывал себя за блаженного; только мы принимали его слова всяко: иногда повторяли и находили правильными, а иногда пропускали просто. В Ачинске начали мы строить дом; он неоднократно повторял: «Не стройтеся, ибо вам в нем не жить: хозяин умрет, а дом на болоте – он потонет». Потом, ко мне обратившись, сказал: «Ты не знаешь – что тебе уже давно Владычица уготовала черное покрывало: тебя ожидает обитель, ты будешь монахиня и казначея и игуменья; у тебя будет монастырь богатый, а церковь – богаче того, а дом – вдвое того». Но мы все это принимали за басни. Выстроили мы дом; старец, однако же, к нам приходил нередко, и всегда одно повторяет, - меня всегда в монастырь отправляет и говорит: «Скоро, скоро у Катеринушки крылышки-то отпадут, и Катеринушка упадет». А мы, как завлекла нас мирская суета, - ничего не понимали. Что же? В доме мы прожили только девять месяцев: муж мой, хозяин дома, помер, а имущество наше было описано по делам, начавшимся после его кончины. Вот и дом потонул!
После смерти покойного моего мужа протекло три года все в хлопотах. Потом, как уже решила я свои дела, тогда уже рассмотрела, что мне Богом определено поступить в монастырь. Я спрашиваю старца: «Куда мне благословите идти – в иркутский или в енисейский?» Он мне сказал: «Поезжай в иркутский, будешь и в енисейском». Я на это ему ответила: «Зачем же так? В один который-нибудь». Он же сказал: «И рада бы не шла, да вызовут в енисейский». Вот не правда ли и это?
Когда я еще жила в доме, то я его всегда звала к себе, и в саду хотела ему выстроить келью по его желанию. Он мне говорил: «Ты сама живешь на болоте; а когда будешь жить на твердой земле, тогда я к тебе и приду; ты меня и похоронишь». Так и случилось, ибо через десять лет моей жизни в монастыре, когда я поступила в игуменьи, - приехал ко мне дорогой мой гость с Александром Даниловым; и только что вступил в келью мою, - сказал: «Вот, теперь ты на твердой земле, и я к тебе приехал погостить, ты меня и похоронишь».
Погостил дорогой мой гость только три месяца, и преставился 15 апреля 1843 года, в четверток на Пасхе. Накануне его смерти пошла я к нему похристосоваться, и с прискорбием ему признавалась, что хочу свою должность оставить. Он на сие мне сказал: «Не думай этого никогда: тебе эта должность положена до конца твоей жизни, и управление твое будет благополучно и изобильно». Я спросила: «А без меня – как?» На сие он ответил: «Об этом надобно помолчать». И подлинно: так меня Господь благословляет и милует, а высшее начальство жалует!
Подвиги старца Даниила были самые трудные. В таковой жизни он провел более тридцати лет. Пищею его были один хлеб с водою, да и то до сытости он никогда не вкушал. Он имел на себе только одно рубище, которое хранится у меня; многие берут его на излечение от болезней, и бывает по вере их польза.
Накануне своей смерти он с удовольствием осматривался в ограде и говорил мне: «Завтра меня уже не будет; вы не говорите: я уехал; а скажите: был, да нет, Даниил». И подлинно так: с вечера был здоров; в двенадцатом часу ночи заболел; в утреню исповедался; а в раннюю Литургию причастился Святых Таин Тела и Крови Христовой. Мне он сказал: «Приди ко мне в третьем часу». Я, пришедши, послала за священником; и прочитал он отходную. Старец стал на колени, я поддержала его за плечи. Он же сказал мне: «Бог тебя простит, мое золото». С этим словом он скончался. Когда начали его обмывать, усмотрели на теле его берестовый пояс, уже вросший в его тело, и кровь, запекшуюся около пояса; с тем его и положили в гроб. Я с радостию такое сокровище похоронила в ограде. По смерти же его явилась на лице его такая живая улыбка, что совсем он не походил на мертвого.
Вот, достопочтеннейший старец, что я знала, все вам подробно описала; больше ничего не знаю. Я твердо уверена, что он был муж жизни духовной и благочестивой; и мне недостойной Господь определил быть под его руководством.
Скончался он около шестидесяти лет отроду. Вот как страннику Господь сподобил окончить жизнь свою! На похороны его столько стеклось народа, что подивиться надобно. Ибо еще не знали странника в нашем городе; а все собрались в церковь от мала до велика. Когда же несли тело его мимо кельи покойной моей предместницы, а она уже была слепая и ничего не могла видеть; то и она увидела свет, - будто бы блеснула молния. В церкви же, хотя и были зажжены все местные свечи, - был какой-то еще особенный свет; чувствовали многие какой-то приятный запах и говорили: «Вот как Господь возлюбил странника, и прославляет трудника Своего!» И теперь многие приходят, служат по нему панихиды, берут земли с его могилы, и бывает по вере их в болезнях отрада. Впредь Бог весть, что будет, только я уповаю на Господа Бога и на Его великие благости к нашей обители. Уже мне не дождаться того, но буди во всем Его святая воля! А я уже и сама почти на пути к своему отечеству.
Так, почтеннейший старец, отец Парфений, я хотела было умолчать: потому что не мне прославлять таких подвижников; но убедило меня ваше второе письмо. Посему, что я знала и видела, все вам описала, не убавила и не прибавила; видно, Господу Богу так угодно, и Он вам так повелел, что чрез десять лет после кончины старца вы меня спросили. Я бы сама никогда не отважилась описать жизнь такого великого подвижника. Всегда и всякое дело отдаю на волю Божию; и теперь не знаю – для чего вы меня спросили и даже вынудили. Буди же во всем Его святая воля! Может быть, Господь и не поставит мне недостойной сего во грех.
Еще вы писали Данилову: но он вам ничего не может описать подробно, разве только припомнить фамилию старца. Но я вам и не советую больше искать и изведывать. Ежели хотите быть его сотрудником и подрать его подвигам, - это – доброе дело: ибо кто на Господа Бога положится, тот не обложится, и тот много не ищет: едино нам на потребу.
Итак, достопочтеннейший старец, спасайся о Господе, и меня убогую инокиню Евгению не оставь в своих молитвах; и я остаюсь сомолитвенница ваша, посильная богомольщица, игуменья Евгения».
10 августа 1853 года.
Енисейский женский монастырь.
Вот, возлюбленные братья, два Григория, только что мог я собрать по вашему прошению о жизни великого старца Даниила, прежде бывшего ачинского, а теперь енисейского. Может быть, я не вполне удовлетворил вашему пламенному желанию, и сообщил не столько, сколько вам хотелось узнать о нем; но что делать? Я и сам знаю, что мало собрал и написал. От современников старца по всей сибирской стране осталось множество преданий, и наполнены о нем разговорами все дома и собрания. Одни рассказывают с удивлением о его подвигах, другие припоминают его слова и наставления; иные удивляются его прозорливству, а некоторые вспоминают со слезами благодеяния, полученные от него. Некоторые в телесных болезнях – помощь, другие от душевных страстей и грехов – освобождение, а иные в тяжких скорбях получили утешение. Есть немного и таковых, подвизающихся в духовной жизни, которым, по многом испытании, преподал он высокое учение о том – каким образом беспрестанно иметь Бога пред очами своими, то есть непрестанно созерцать Господа Бога умом, и совершать молитву Иисусову внутри сердца. Доныне еще некоторые, около города Ачинска, обретаются в живых его ученики и его истинные наследники; живут в отшельничестве, в пустынях и на пасеках, хотя и немного их уже осталось.
Много бы можно было собрать о жизни старца Даниила и его словес и наставлений, ежели бы я сам побывал около города Ачинска и в деревне Зерцалах; потому что там было постоянное пребывание старца. Но обстоятельства мои не позволили мне там побывать; и потому не могу больше вам написать о старце Данииле. Хотя и многих я видел его современников; но иные уже позабыли, а другие не могут подлинно передать, а многие уже скончались.
Итак, возлюбленные братья, будьте довольны тем, что я мог собрать и написать, - хотя и немного, да верно; и от этого есть чем воспользоваться, и есть чему подражать, и есть с чего взять пример.
При сем возвергаю себя на благость Господа моего, Иисуса Христа, и на предстательство Пречистыя Его Матери, Владычицы Пресвятыя Богородицы, Приснодевы Марии, поручая себя святым молтвам в Бозе почившего великого старца Даниила.
Прошу и ваших святых молитв.
Остаюсь и я ваш сомолитвенник, паче всего мира непотребнейший, странствующий инок святой Горы Афонской, общежительной Пантелеимоновой Русской обители, всех последний Парфений грешный.
Июня 28 числа, 1854 года. ЭПИГРАФ
Ангельски на земле поживших и со ангельскими чинами на небеси ныне светло ликующих святых на земле Сибирской просиявших песнями почтим. Радуйся, праведный Данииле, мановением Божиим в Сибирь пришедший и святостью жития твоего ее просветивший. Ты моли о нас предвечного Бога.
ДАНИИЛ АЧИНСКИЙ
Пресветло украшена земля Сибирская. И многими красотами удивлена еси. Горами высокими, долами широкими. Реками полноводными, озерами хрустальными. Зверями бесчисленными, птицами различными. И всего исполнена земля Сибирская.
Далеко красуются в голубом небе золотые купола. Далеко летит над тайгою колокольный звон. Слышатся в церкви святые слова; «Праведный отче Данииле, моли Бога о нас».
Прославился по Сибири ачинский отшельник Даниил добрыми делами да золотыми словами. Сам Серафим Саровский указывал сибирским богомольцам на ачинского старца. Величал его своим духовным братом. Отсылал всех сибирских обращаться к нему. Сообщались они святым духом имея великую прозорливость на тысячи верст.
Привели святого старца Даниила в Сибирь в кандалах вместе с каторжниками. Было так угодно Богу.
Пришел сам блаженный из Малороссии. Из Украины. Начал свою славную жизнь святой на цветущей Полтавщине да в Кобелякском уезде. Народился зимой в декабре, в конце тысяча семьсот восемьдесят четвертого года. Стал он вторым ребенком в казачьей крестьянской семье. Жила та семья в местечке Новые Сенжары. Звали отца его Корнилием, по фамилии Дема. Была его мать заботливая и хорошая хозяйка.
Нарекли новорожденного во святом крещении Даниилом.
Произрастал отрок молодым кедром и набирался ума-разума наравне со сверстниками но отличался тем, что ни в какие пороки не впадал. Душою был смиренный и большой доброты. Зла никогда ни на кого не держал и не помнил.
Шел уже ему пятнадцатый годок, когда заболел Даниил сильной горячкой. Боялись родные , как бы не постигла мальчонку участь отца его Корнилия. Лишился который от болезни рассудка и прожил последние два десятка лет своей жизни на попечении у родных. Но Слава Богу, поболев два месяца поправился отрок Даниил и совершенно выздоровел.
Выучился смышленый мальчоночка играть на басе. И даже увлекся за товарищами да ушел по деревням играть и промышлять музыкой. Но разыскал его дедушка и вскоре вернул внука в родные Сенжары. Заменить надо было больного отца на трудах по большому хозяйству.
Достигнув нужного возраста Даниил был снаряжен на службу в солдаты. Незадолго до войны с французами и безбожным Наполеоном.
Прослужив первые два года направлен был в батарейную школу артиллерийского полка. Искушался здесь добрый молодец недолгое время обычным среди солдат курением табаку, но как сам потом вспоминал, избавился от него благодаря природному своему благоразумию. И нашел себе лучший верный путь. Имея от природы живой ум, выучился Даниил грамоте и чтению за два месяца. Быстро освоил рекрут также хорошо и хитрое пушечное дело. Научившись ловко заряжать и стрелять из пушки тяжелыми ядрами точно в далекую цель.
Началась Отечественная война двенадцатого года. Первые месяцы компании пришлось русским войскам отступать. Но наконец недалеко от Москвы у села Бородино произошло решительное сражение. Стрелять из пушки полтавскому пареньку пришлось весь тот страшный день без передышки до вечера, так что и солнца не видно было от дымного пороха. Громыхали с обеих сторон и бомбили друг в друга тысячи пушек и гром от выстрелов сливался в один гул. Шли французы стеной и если бы не пушки, то не выстоять бы нашей пехоте против бесчисленных врагов.
Встали при начале сражения у чугунного орудия с Даниилом еще восемь пушкарей. Но остались в конце страшного дня по молитвам в живых только двое. Раненный застрельщик Даниил хранимый Богом и будущий святой, да изрядно потрепанный друг его - пушкарь. Но здоровье его было большое и спустя немного времени вернулся родимый в свою воинскую команду.
Слабеть стала с того дня сила безбожного Наполеона и вскоре погнал его Кутузов от Москвы по сожженой Смоленской дороге. Так со многими победами дошел наш застрельщик Даниил до французской земли. Наступал он с войсками
до славного в других землях города Парижа. Дважды написал Даниил из Парижа родным на Полтавщину и даже высылал им деньги.
Возвернулись после войны русские войска домой. Встала Даниилова батарея на зимние квартиры в местечке Лебедяни.
Приходя часто в храм для молитвы, познакомился там Даниил с одним весьма книжным диаконом. Давал солдату для чтения диакон многие святые книги. Жития святых и поучения, а также Священное Писание. Глубоко взволновали добрую душу примеры жизни божественных угодников и вся их суровая и прекрасная правда. Решился он подражать им и возвышаться таким путем к Богу. Не испугался солдат и множества жестоких скорбей, которыми испытывается человек на тропинке к святости.
Познал Даниил из тех книг, что ждет его на пути Божием и голод и жажда и гонение от людей, многие обиды и черная клевета. Болезни и неудобства. Но за все за это полюбит его сам Господь и сподобит своей дружбы.
Дослужился наш герой к тому времени до звания унтер - офицера и исполнял в батарее должность каптенармуса.
Пришел наш солдатушка отсюда в двадцатом году на три дня отпуска в родной дом. Здесь то и заметили его родственники что по всем приметам стал их племянник человеком Божиим. Оказавшись на побывке простые и грешные люди предаются излишествам в пище и питии. Пируют с друзьями в корчмах и веселятся. Но не таков был Даниил.
Повел он и дома жизнь строгую. Вставал раненько. Продолжительно молился. Да и всем домашним говорил о необходимости ежедневной молитвы. Помогал по хозяйству, но больше времени читал духовные книги. И интересно пересказывал их родным .
Возвращаясь на батарею, оставил Даниил своему братишке двадцать пять рублей серебром. Отказал солдатушка племяннику навечно свою землю на отцовском поле. И сказал еще, что более денег у него нет. Так как те что и были употребил он на украшение чудотворных святых икон. В то время так часто испрашивали милости у Божьей Матери. И украшения такие считались подношением самой Пречистой Деве за ее молитвы и великие милости.
Поступил он так и распорядился наследством своим потому, что видно еще на войне видно решился более не возвращаться в мир и совершенно посвятить себя услужению одному Богу в монашеском сословии. Может быть за то и сохранил его Господь среди всех военных приключений.
Расстался навсегда наш герой с родными в двадцатом году. Поклонился им солдатушка и сказал таковы слова;»Прощайте, да более не ожидайте моего прихода. Куда нибудь залезу в щель, как муха, и там век проживу».
Заключалось в этих словах все его глубокое смирение перед Богом и скрытое пророчество о его последующей отшельнической жизни. Повидались с тех пор они с племянником только единожды и далеко от отчего дома. Узнали родные спустя два года, что будет Даниилова батарея проходить через Полтаву. Матери и отца солдатушки к тому времени в живых уже не было. По родственной большой любви и привязанности к Даниилу брат его поехал к нему для свидания.
Узнал там от ротного командира братишка, что унтер Даниил находится в Диканьке, при церкви. Отправился родимый туда на богомолье для поклонения чудотворному Образу Святителя Николая. Услышав об этом от возвернувшегося брата, родная тетушка в печали отправилась в Диканьку. В надежде еще раз повидать его. Но племянник там уже повел себя как настоящий монах. Подойдя к подъехавшей подводе он только спросил, с кем она приехала и тутже отошел, избегая беседы.
Вдруг набожная женщина, случившаяся рядом, побуждаемая видно самим Богом к оправданию своего праведника, сама заговорила с огорченною теткой. Признав ее племяннике странника, которому она иногда приносит хлебушек. Показала крестьянка даже то место, где начал тот божий человек копать для себя пещеру. Прослезилась там тетка и решила более не доискиваться до племянника. Не слышала с тех пор много лет о Данииле родня ничего.
Переменилась давно уже жизнь Даниила и устремился он к служению Небесному Царю. Имея от благочестивого семейства своего крепкую веру и твердое церковное благочестие, совсем не употреблял наш солдатушка вина или каких либо вкусных кушаний. Вспоминал потом сам он, что всегда был к себе очень суров и даже скуп. Обходился в жизни Даниил Корнильевич очень скромно и не позволял себе на жалованье купить даже душистый калач. Такое воздержание имел он конечно по благодати Божией и большой телесной крепости.
Благодаря же такой суровости накопил со временем солдат триста рублей серебром и прикупил себе для служебной надобности механические карманные часы на цепочке. Было это для служилого человека из простого происхождения удивительно. Говорило это о благородном настроении сего человека. И более прилично приходилось высокому офицерскому званию. Успешнее исправлял он по часам со всяким удобством свою службу. Да и находился от начальства в большом уважении.
Когда прослужил он земному царю семнадцать лет со всяким отличием, представлен был бравый солдат к офицерскому званию и получению благородного дворянского сословия. Чего и по делам своим и по сердечному высокому благородству духа явился Даниил Корнильевич вполне достоин.
Предложила судьба ему за его высокое настроение прекрасный выбор. Принять славное звание благородного офицера и выйти в капитаны. Устроить жалованием своим благочестивый брак с доброю девицей. И жить-поживать в добром семействе со чадами в благоденствии таковом многие лета. Но все это стало для боголюбивого воина Христова только искушением и соблазном.
Посему решился Даниил Корнильевич рассказать полковому командиру ,что нет в нем желания более заслуживать высокие временные звания и чины. Но есть у него давно уже горячее устремление проводить оставшуюся жизнь в посте и молитве ,за стенами белокаменной обители. Там же служить беспрепятственно и неотвлекаемо всем сердцем Богу непрестанною молитвой. За весь погибающий мир.
Но надо сказать ,что в то время сделалось в армии большое ослабление веры. Также в силу удаленности от столицы и ежедневной рутины настроение командира было подозрительное. Выслушав скромные речи немолодого уже младшего офицера расценил начальствующий их как опасное уклонение, как вредные мечтания о себе. Потому и дабы протрезвить по его мнению впавшего в гордость подчиненного резко отверг его скромнейшую просьбу об отставке. Но тут же решил выбить из обольщенного по его мнению Даниила самоволие.
Предъявил его начальник полковнику как смутьяна и клятвопреступника святой присяги, надеясь ,что тот сам вскоре откажется от монастырских мечтаний Что было по взгляду с его колокольни весьма ближе к повседневной правде и страстям человеческим.
Начальство приняв столь возмутительно толкованное дело за правду, разразилось жестокими угрозами. Велено было посадить божьего человека в холодный и сырой подвал - карцер. Под арест. Но там Даниил только больше молился и много читал божественные книги. Напоминала ему темнота и суровость места про подвиги древних святых, которым он подражать и стремился. После многих таких арестов дело дошло до суда. Случилось так очевидно по жестокосердию и неверию одного из командиров.
Потому что человек Божий не мог проявить и тени непокорства.
Тем более не достоин он был суда и каторги, которую для него готовила чья -то клевета. Без которой такая несправедливость была бы либо невозможной, либо кратковременной. Но обернулось все так, словно начальство посчитало унтера Даниила за какого-нибудь дезертира. Каковым он никогда не мог быть.
Являлся наш каптенармус вернейшим слугой Царя и Отечества. Что и было видно во все семнадцать лет его примерной службы и военных испытаний. И думается мне, что кроме злейшей клеветы не могло быть такой силы, чтобы заставила справедливое командование забыть обо всех Данииловых заслугах. При святом его добрейшем
нраве. Видно ничто кроме несправедливости не могло бы вывести угодника божия из мира для непрестанного служения Богу молитвами. Так попущением Божиим пострадал праведник в начале своего подвижничества.
Собралось по суровости николаевского времени подавления декабрьских изменников судебное совещание и по тем же ложным основаниям решило примерно наказать его за отказ от пожизненной службы. Покатилось дело как снежный ком и чем более Даниил прямо говорил и монашестве ,тем более считали его вредным смутьяном. Все это не было несчастьем. Но представляло собою начало его новой и суровейшей жизни.
Вынесли судьи жесточайший приговор, невыносимый для малодушного и невиновного человека. Но утешительный для Даниила, так как невзлюбивший его начальник угрожал уже ему даже расстрелом за непокорство. Обречен был невинный страдалец за его честность в ссылку. Изгнан из цветущей Полтавщины на мрачные Нерчинские рудники. Наказан исключением из воинского звания. Да работами на тамошних горных заводах.
Прозывались которыми сырые подземелья с опасными выработками. Непобедимый наш герой за все это несчастье прославлял Бога, которому давно уже поручил все попечение о себе.
Представляя себе ясно будущее душевное блаженство в пустыне, восходил Даниил на свою Голгофу, чтобы испив горькое лекарство скорбей еще более заслужить Божественной милости.
Пресветло украшена земля Сибирская. И многими красотами удивлена еси. Горами высокими, долами широкими. Реками полноводными, озерами хрустальными. Зверями бесчисленными, птицами различными. И всего исполынена земля Сибирская.
Падали звезды с неба и бушевали ветры, возмутилась вся природа, когда шел человек Божий Даниил в кандалах вместе с преступниками в Сибирь. Шептались удивленно видя его непрестанную молитву и смирение среди бедствий конвойные казаки. Хотели они, добрые души, снять с благородного старца кандальные цепи. Заговорили казаки о том с Даниилом и решили уже звать кузнеца.
Как вдруг светлоликий герой наш объявил им, что недостоин послабления и отказывается во Славу Божию от такого благодеяния. Благодаря удивленных казаков назвал Божий человек свои цепи карманными часами. И носил их со светлым и веселым лицом. И кто это видел, прославили Всемогущего Бога, что дал такую силу Своему Человеку. Никогда еще не видали эти края такого каторжника.
Перейдя своими стопами тридевять земель через всю Российскую Империю прибыл будущий старец - отшельник на пожизненную каторгу. Изменилась здесь судьба его по молитвам несколько уже. Получилось, что должен был невинный человек провести остаток дней на Боготольском винокуренном заводе. Но и здесь Даниил прославил Бога, что избавился такой участью от каменоломни.
Содрогалось сердце всякого честного человека, когда видел он
такого праведника и молитвенника не во славе или во храме Божием, но на работах и в тяжелых кандалах, которые с узников во избежание побега не снимали. Поражались на светлое и радостное лицо Даниила люди. А устроивший все эти напасти дьявол скрежетал на святого зубами и во всем был побеждаем и изгоняем смирением старца перед невзгодами и напастями. Рекою текла среди трудов огненная его молитва и весь Даниил Корнильевич стал как ангел.
Выдержать такого сатана не мог и наконец решил войти в сердце одного грешного и неверного человека направив дела его во вред святому. Вдруг по наущению и зависти дьявола возненавидел Даниила местный пристав Егор Петрович. Смотритель завода. Возложил пристав без вины на доброго человека все самые тяжкие работы. И вновь и вновь добавлял ему заботы.
Но и Даниил, уразумев в том стремления дьявола отвлечь его усталостью от молитвы крепился изо всех сил. Потрудившись до изнеможения весь долгий день не щадя себя всю ночь проводил подвижник на молитве к Богу. И даже днем не отдыхал. Но скрывался в час отдыха в укромное место на молитву. Пристав Егор же считая его молитвы за скрытое бунтарство и стремление к лености, нагружал все больше да издевательски приговаривал;» Ну-ка святоша, спасайся на каторге!»
Поступая так и тем согрешая против разума несколько лет, пристав Афанасьев на том так развратился и поглупел, что дошел до исступления. Венцом дьявольских козней через начальника стал такой случай. Однажды зимой мучитель Егор приказал раздеть Даниила. Посадили затем его на крышу афансьевской избы и словно от нервной болезни поливали водой на морозе.
Самодур же при такой пытке кричал снизу;»Спасайся, ты святой!» Но Даниил не только не возмутился в ответ и не попросил о пощаде. Но даже милостью Божьей ничем не заболел.
Что доказывало полную его чистоту от всякого греха, доведенную пытками до совершенства. После страданий святого милость Божия снизошла на всех, кто в том поучаствовал. А для пристава лучшим было бы скорое наказание. Так и вышло. Голова его словно у древнего мучителя христиан свернулась набок да за спину. Жена в большом испуге стала обличать его и люди и прямо все говорили, что такой странный недуг поразил тебя за пытки святого Даниила.
Открылись у грешника глаза, сошло с его души наваждение и служивый горячо и слезно раскаялся за свои вчерашние зверства и все зло, которое за несколько лет натворил он святому. Тогда же приказал Егор Афанасьев вызвать к себе невинного страдальца. Вошедшему святому каторжнику звенящему кандалами Егор со слезами сказал;» Прости, прости меня ради Христа добрый старец, за тебя меня Бог наказал».
Радуясь сердечно о покаянии закоренелого грешника, седовласый Даниил также со слезами ответствовал;»Бог тебя простит, ведь я этого достоин, потому что я клятвопреступник». Конечно, надо сказать, что более в таких словах выражалось душевное совершенство Даниила, а не настоящая его вина. По нраву своему он вовсе был не способен ко клятвопреступлению, будучи человеком верного и твердого слова.
Попросив со слезами прощения у Божьего человека и получив быстрое и полное прощение во всех грехах, пристав вскоре исцелился и телесно и душевно. Пришла ему на сердце вера с надеждой и любовью к Даниилу. Обратился грешник в другого - в набожного человека.
Послужило к тому еще одно опасное приключение. Велел Егор Петрович на следующий день заложить кибитку и поехал в дальний Ачинск. Дорога занимала целые сутки. Нужно было бы переждать темноту. Но к вечеру разбушевался страшный буран и путники сбились с дороги. Не видя вокруг огней жилья они стали замерзать на открытом месте, где им предстояло провести морозную и бурную ночь. И возможно замерзнуть в кибитке.
Здесь кучер бросил бесполезные поводья и обернувшись к Егору прямо сказал;»Это Господь нас наказывает за то, что ты вчера оскорбил старца Даниила, надо тебе еще раз заочно попросить прощения, а то мы здесь замерзнем». Запросил зарыдавший Афанасьев громким голосом: "Прости, прости, старче Данииле и избавь нас от этой беды и смерти, более я тебя держать небуду и отпущу на волю!" Перекрестившись кучер стеганул лошадь. И очутились они вскоре дивным образом у дороги. И счастливо совершили поездку.
Обернулся молитвами святого враг в лучшего друга. Взялся Егор Афанасьев срочно после той поездки лично просить губернатора за Даниила. Подал обновленный
благодатью начальник на высокий стол грамотку о неспособности немало уже изможденного невольника к тяжелой работе. Да представил в той связи старца Божия к полному освобождению.
Со славою вывел Господь Даниила из острога. Возрадовалась об его избавлении вся природа, Запело сердце его благодарственные молитвы. Водворился божий человек затем во Ачинске, в степном краю. Встретил он там боголюбивого купца Алексея Хворостова. Да его помощью устроил себе удобную по своему мнению келью.
И никогда более до конца дней своих не испытывал более гонений от людей. Да потому, что сам для себя был строже всякого врага. Весь день проводя в сердечных ничем не развлекаемых молитвах принимал он пищу скорее как лекарство через день к вечеру. Состояла она из хлеба и картофеля, который он не чистил и по солдатской поговорке, оставлял в мундирах.
Более того, чтобы меньше есть и быстрее насыщать острый голод, забивал себе за крепкий берестяной пояс деревянный клин. Потом этот пояс от постоянного намачивания и высушивания стал все более сжиматься и наконец даже врос в тело. Открылся сей тайный подвиг уже после смерти при последнем обмывании его многотрудного тела.
Ночью, чтобы не быть узнанным, он своими руками до полного изнеможения добывал себе пропитание в поле на жатве хлеба или уборке сена. Пил он всегда и в праздники только ключевую воду. Возложил он также на себя и железные вериги с обручем. Проносив их много лет старец снял их незадолго перед кончиною. Так открылась его великая мудрость, ибо на вопросы привыкших к его подвигам людей он отвечал, что носил вериги лишь ради пользы такого утеснения для души. А когда привык к ним, перестал ощущать в душе и пользу от железа.
Тело мое к ним привыкло - ласково говорил он - и не чувствует от них болезни. Но тогда только подвиг полезен, когда приносит обуздание телу. пусть лучше говорят обо мне люди: "Даниил нынче разленился» - это будет для меня лучше, чем их похвала.
Начал после освобождения чтить праведника и народ. Прошла еще при его трудах на Боготольском заводе молва и заговорили среди сибиряков о святом человеке. Пошел к нему народ во Ачинск за благословением на дела, за мудрым советом. или просто хотя бы подивиться и удостоиться взглянуть на него. Потому что до него не видывали в наших диких краях настоящего святого.
Весь он был как сама правда и не было в нем никакой лжи. Действовал на душу один вид победившего все человеческие слабости подвижника. Слилось благородство в его чертах с чистотою изначальной природы. Сравнить его можно было с голубоглазым орлом и грозным царственным львом. Увидав его закосневшие грешники сами рыдали и прямо признавали свои грехи. Ощущали все уже не человеческое, но божественное воздействие, явно на святом пребывающее.
Исполнились уста праведника духовной силою любви и умиления. Со слезами рассуждал он о церковных постных уставах, о важнейших заповедях для человека. Прямо и ощутимо говорил о Христе, Его спасительном учении и смерти крестной. О Воскресении. О вечной жизни и блаженстве праведных, и необходимом мучении для грешных.
Любовь, наполнившая его сердце изливалась в святых слезах, без которых друг грешников не мог говорить. Иногда прямо во время горячей беседы приходил народный учитель в духовное восхищение. Молился тогда вместе с пришельцем
восторженной молитвой. Которая как полноводная река текла в его сердце. Из благодарности за такие минуты готовы были люди наречь его своим отцом.
Но называть себя «отцом Даниилом» старец запрещал повторяя своим почитателям; «Не называйте меня отцом, а называйте братом, ибо все мы во Христе братья, а один у нас общий Отец - Господь Бог , в Троице славимый. И потому знавшие звали его «брат Даниил». Но почитали его за земного ангела и небесного человека.
Пришла тогда же к нему в ачинскую келью благочестивая хозяйка - Катеринушка Старикова. Повенчавшись, законно жила она с добрым мужем. Но старец в грядущей судьбе предсказал ей совсем другое.
Вспоминала потом сама, что со старцем познакомилась в двадцать седьмом году. Приглашали Стариковы Даниила к себе как почтенного человека. Он же прикрывал свое предвидение детским блаженством. Катенька тогда не умела толковать все его слова и чему - то верила, а что - то невероятное пропускала.
Вышли однажды они в цветущий сад. Радуясь и мечтая, высказала Катерина желание устроить для блаженного отшельника красивый домик. Позвала она его жить здесь. Неожиданно благородный отшельник ласково так отвечал ;»Ты сама живешь на болоте, а когда будешь жить на твердой земле, тогда я к тебе приду и ты меня похоронишь».
Начала семья строить себе новый дом. Раззаботились родимые, расхлопотались. Вдруг Даниил им начал предсказывать: №Не стройтеся, вам в нем не жить, хозяин умрет, а дом на болоте, он потонет". И часто о том повторял.
И обращаясь к самой Катерине, предсказал: "Ты не знаешь, что тебе давно уже Владычица уготовала черное покрывало, тебя ждет обитель, ты будешь монахиня, и казначея, и игумения, у тебя будет монастырь богатый, а церковь - богаче того, а дом вдвое того".
Но все это Стариковы еще принимали за басни. Хотели еще пожить и
выстроили вскоре новый дом. Однако же и старец отшельник ходил ко семье их нередко да всегда одно хозяюшке приговаривал, да повторял. Да отправлял в монастырь и подшучивал;» Скоро, скоро у Катеринушки крылышки отпадут и Катеринушка упадет.
Удилялись Стариковы только в ответ и не ожидали никакой беды. Завлекала хозяюшку мирская суета, пророчеств высоких они не понимали. И что же? Прожили труженики в новом доме только девять месяцев. Как вдруг Катин муж заболел и помер. Начались отовсюду требования на уплату занятых денег. Взять вдовушке негде было. Да так и все имущество Стариковых расписано было по долгам. Вот дом и потонул! Протекло для Катеринушки после смерти любимого мужа три года в хлопотах. Разрешив долговые дела, поняла уже Екатерина, что ей Богом определено поступить в монастырь.
Явилась она в смиренном черном покрывале к Даниилу - старцу и спрашивает: "Куда мне благословите идти, в иркутский или Енисейский?" Старец ей весело говорит: "Поезжай в Иркутский, а будешь в Енисейском. Подивилась Екатерина: "Зачем же так? В один бы какой - нибудь». А Даниил говорит: "И рада бы не шла, а вызовут в Енисейский". Уехала Катерина во Иркутск, где по словам Данииловым постриглась в инокини и назвалась в монашестве Евгенией. Пришлось им встретиться только спустя много лет, когда пришел срок исполниться словам Данииловым.
Но не все доставались старцу от жизни цветущие розы, случалось потерпеть и шипы. Услышал завистливый один инок о подвигах и славе старца Даниила и решил видно так же прославиться молитвой и постом. Принял он вид великого благочестия и всячески подражал святому. Не ел, ни пил, мало спал, трудился и на виду людей являлся ревностным подвижником. Проведя в такой жизни много времени он оставался безо всякой славы от людей. Они даже забывали его имя. При этом от лишений и желаний он страшно мучился глядя на славу Даниила.
Стремились каждый день к пещерке святого люди. Получая от истинного собеседника ангелов спасительные советы и пророчества. Отходя они всюду прославляли своего избавителя и утешителя. Ширилось уважение и почитание скромного праведника день ото дня.
А к домику завистника даже по ошибке никто не подходил. Обидевшись на святого, стал тщеславный по своей воле игрушкою злой силы. Вошел тогда сам Дьявол в его сердце, как в сердце Иуды. Задумал завистник безумный умертвить народного любимца. Решил, что не будет Даниила, пойдут люди к нему по неволе. Не зная силы благодати, от подвигов и внешности ждал он временной славы.
Взявши в руку большой нож пошел убивец в гости ко святому брату Даниилу. Постучал завистник и приготовился резать. Вдруг старец сам встречает его в узких сенях посмотрел голубыми очами в самую душу вражью и спокойно говорит: "Любезный брат, за что хочешь меня зарезать? Ну, если виноват - режь же!"
Связала видно волчью душу божественная благодать. Затрепетал брат - волк да и выпустил обессиленною рукой широкий нож, что был у него прикрыт под одеждою. Отошел мгновенно от убийцы дьявол и приступил в его душу Милостивый Господь. Открылись его духовные глаза. Упал бывший полузверь на колени. Заплакал, зарыдал. Стал просить прощения.
Простил его старец мгновенно и научил так: "Брат любезный, не надобно диавольскому внушению верить , чего мне грешному завидовать? Я бы тебе эту временную славу, которая не мало вредит моей душе, с любовию отдал, но не моя на то воля, а воля Господня, ибо Он славящих его прославляет еще в жизни временной. Живи и ты так, как я живу, да и проси Господа, чтобы тебя не прославляли в этой жизни, а только моли Его о прощении грехов своих, и тебя Господь прославит. Но ежели будешь желать здешней славы, то хотя бы жил и по ангельски, ничего не получишь, ни в здешнем веке, ни в будущем".
И надо же так, что даже эти слова святого никому не известные кроме врага его сохранились и прославились, а завистливому брату с волчьим сердцем не только не перепало никакой славы, но даже имя его изгладилось у потомства.
Слыша о пророчествах и подвигах скромного как мышь старца Стало навещать его и церковное священноначалие.
Объезжая бескрайние сибирские епархии останавливались в Ачинске известные местные архиереи - епископы. Приходили они побеседовать к Данииловой землянке и все потом относились ко святому с великим уважением.
Размягчалось от молитвы праведника всякое сердце и даже привычный ко благодати архиепископ Иркутский Михаил прослезился и плакал в минуты общения с ачинским отшельником. Беседовал Владыка Михаил со старцем много и о разных духовных предметах. Старец с великим смирением упоминал о великом сане своего собеседника и его духовных обязанностях. Как ему управлять своею общирною паствою. Чтобы ни одна овца не погибла от его нерадения или беспечности. Как должен он всех исправлять. Наказывать бесчинников, которые подают соблазн прочим.
Говорил благолепный старец так скромно и любовно, что сам владыка плакал и даже рыдал. Затем утешитель народный попросил: "Владыка святый, прошу тебя, дать благословение грешному поцеловать твою святительскую десницу и твои ланиты".
Преосвященный Михаил с любовию позволил. Словно на Пасху похристосовавшись, пастырь и молитвенник стали прощаться. Отъезжая, владыка упрашивал Даниила принять от него деньги. Но тот по своему великому нестяжанию и будучи бессребренником отказывался брать что либо ценное даже из рук церковного владыки. Отвечал затворник так: "Владыка святый, на что мне деньги? Я их отнюдь не имею, пропитание имею от своих рук, ты сам раздай, кому знаешь, и кто имеет в них нужду. Равно и лампадку для чего мне иметь? когда в душе моей свет, то кольми паче мне не нужна лампадка, ибо и без того светло и радостно».
Тогда архиерей упросил, чтобы старец проводил его до перевоза через реку. С радостью старец согласился.
Взирая на такую дружбу и любовь архиерея и скромного старца-прозорливца, весь народ умилялся сердцем и радуясь научался согласию и взаимному смирению. Беседуя освященные друзья взошли на паром. Прощаясь и жалея крайнюю нищету в которой проживал старец, подал архиепископ при последнем лобызании святому девятичинную большую просфору под которой были укрыты на серебрянном блюде бумажные деньги.
Предложил прозорливый старец на это владыке поделить просфору и взял себе только верхнюю часть.
Однажды два купца проезжая после Ирбитской ярмарки, зашли к святому для беседы и благословения. старец очень любил тех братьев, с радостью лобызал их при встрече. Тем более, что шла Светлая седмица Пасхи. Взяли купцы с собою по случаю для христосования заместо красных яичек яблочки, купленные на ярмарке. Вдруг старец Даниил выйдя из кельи строго посмотрел и громко сказал;»Мир вам, братья!» Удивленные братья видя старца как бы чем-то возмущенным впервые в страхе молчали. Тогда преподобный с улыбкой объяснил им: "Знаете ли вы, что наделало яблоко? Вкусили яблочка Адам и Ева, и вот теперь мы все мертвецы, враги Господа и рабы греха".
А купцы еще даже не показывали ему яблоков. Взявши у купцов яблоки, святой бросил их так сильно, что они вдруг чудом брызгами разлетелись и не осталось ни одной частицы.
И эта беседа была сущая правда, потому что обернулось яблоко знаком соблазна и для праздника Пасхи было сосем не прилично. К тому же запрещает матушка Церковь вкушать яблоки до праздника Преображения, Яблочного Спаса. Получив затем наставление в вере, братцы с пасхальной радостью поехали домой.
Укрывался от славы старец в последние годы жизни в деревне Зерцалы в семнадцати верстах от Ачинска. Наградил там набожный хлебопашец отшельника кусочком земли для устроения самой маленькой кельи.
Походила пещерка низенькая и узкая на гробик, и была жильем только по названию. Также и оконце в ней являло собой скорее дырочку шириною с гривенник.
Впрочем для приличия пристроены были к землянке узкие сосновые сенцы для рукоделия.
Пребывал он в келье всегда в темноте, не имея и не заводя ни светильников, ни свечей ни даже обычных для иноков лампад. На вопросы смущаемых сомнениями в таком нестяжании, старец просто отвечал и прямо , что главная лампада для него это божественная благодать и если она с ним согревая сердце, то и временный свет бывает не нужен. Здесь поясним, что все то было совершаемо святым в духе самых первых христиан и особенно славных египетских пустынников.
Получал за все эти невзгоды святой от Бога обильное благодатное утешение и в утесненном до крайности теле душа и дух получили высочайшую свободу.
Предстоял целыми неделями отшельник там в неразвлекаемой молитве за весь мир на коленях и забывая о земной пище.
Занимался Даниил и рукоделием в узких сенцах своего убежища сшивая простую одежду. Но никакого поощрения или денег за труды никогда ни от кого не принимал. Все это очевидно представляло собой тайную милостыню. С той же целью помощи нуждающимся подвижник глубокой ночью покидал свою келью и помогал работами для бедняков. Убеленный сединами божий человек и друг самого Христа безмолвно возделывал землю, жал хлеб и косил луговые травы. Копал также большие крестьянские огороды.
Толковал значение милостыни он так: "Лучше подавать нежели принимать, а если и ничего не подать, то Бог не потребует. Нищета ради Бога принимается лучше милостыни, да и милость может оказать и неимуший. Помоги бедному - поработай у него, утешь его словом, помолись о нем Богу, вот через сие можно оказать любовь ближнему".
Имея прозорливость и дар пророчества он часто сам выходил на встречу к тем, у кого была в нем духовная большая нужда. Если из Ачинска собирался к нему знакомый знатный человек, то очень скоро почтенный старец в перешитом рубище с посошком сам как слуга приходил к нему во двор. Как будто все о себе слышал.
Подойдя к порогу дома дивный странник всегда с улыбкой говаривал хозяевам: "Мир дому сему! Вы хотели ехать ко мне, непотребному, а вот я сам к вам пришел, на что вам меня?»
Все сладчайшие речи и медовые слова его касались только святых и духовных понятий.
Никаких иных горьких разговоров он не выносил и не терпя пустых речей предпочитал любимое им молчание и молитвенное уединение.
Были у старца и ученики и последователи. Рассказывал томский мещанин Петр Шумилов ачинскому батюшке Евтихиеву такую историю. Передадим ее его же словами.
Дал я в сорок третьем году за великие милости обещание Господу поклониться Киевским святым пещерникам. Возвращаясь в родные места, пожелал я увидеть в Ачинске старца Даниила. Но были уже последние дни его жизни и старец отошел в Енисейск. Так я отправился дальше и вскоре получил от Бога утешение своему доброму желанию. Вдруг встретился мне у берегов Иртыша ученик ачинского старца. Знакомый мой во Христе брат Дорофей. Молодой крестьянин из села Красная речка. Того самого, что всего в шести верстах от деревни Зерцалы где и стоит келья старца Даниила. Когда же мы радостно приветствовали друг друга и вступили в беседу, заметил я что у странника моего ничего при себе не имелось, как будто он вышел на краткую прогулку.
Для Сибири такое было очень необычно и очень удивляло людей. Смиренный и послушливый Дорофей идя в дальнюю страну не имел ни сумы, ни посоха, ни денег. Я его конечно сразу спросил в чем дело и почему он так легко идет?
Он же прославил молитвы брата Даниила и радостно ответил:
-Так было угодно моему старцу, отцу Даниилу, ибо он меня благословил в этот путь, конечно, по моему желанию и сказал мне:
-Иди , брат, во след Христа по-апостольски, по тесному пути и не бери на путь ни сумы, ни жезла, ни денег. Господь тебя не оставит и пропитает. А с половины дороги поедешь вместе с архиереем и будешь монахом.
Вот поэтому я и иду так, с одною надеждою на Бога и на молитвы святого старца Даниила. Самого же старца в Ачинске уже нет. Уехал в Енисейск. В Иверскую женскую обитель.
Удивившись такой вере я расстался с Дорофеем. И спустя время узнал следущее исполнение слов его наставника. достигнув своими стопами уральского города Екатеринбурга простой юноша около Кунгура увидел силу молитвы Даниила.
Вдруг приблизился к молодому страннику Преосвященный Евлампий - епископ Екатеринбургский, бывший Пермский наместник-викарий. Получил владыка новое назначение и ехал в назначенную ему Орловскую епархию.
Увидав странника, Преосвященный велел остановить коней и спросил Дорофея, кто он, да откуда и куда идет.
Узнав, что путник из Сибири и шествует в Киев, владыка посадил его вместе с собой. Удивляясь великой вере Дорофея и его любви к своему учителю удивительному Даниилу Преосвященный много беседовал со странником и счел его достойным жить при архиерейском доме. Прожив в послушании у владыки Евлампия два блаженных года Дорофей отправился на поклонение в Киевскую лавру. А после приготовлял себя к монашеству в знаменитой общежительной Белобережской пустыни. Где и совершенствуется до сего дня и наречен в иночестве Даниилом.
Надо сказать о великой прозорливости Даниила, что он велел ученику своему уходить. Ведь в том же году отошел подвижник в Небесное Царство. И некому стало вести простого юношу ко спасению.
Передавал еще мещанин Шумилов следующее поучительное происшествие.
Искусился однажды утешенный им почитатель сильным бесовским любопытством. Простившись со святым наставником и выйдя из тесных сеней на простор, забыл братец в тот час апостольскую заповедь, чтобы наблюдал каждый за собою. Вздумал послушать и посмотреть в малюсенькое оконце что делает там старец. Подполз докучливый человек на коленях к окошечку, словно котик к ципушкам. Да и получил по заслугам.
Полыхнуло вдруг из окошечка сильное и шумное чудесное пламя. Закричал любопытный едва не сожженный, от святого ужаса:
- Батюшка Даниил, прости меня грешного!
Отвечал на жалобный крик его твердый голос блаженного Даниила: "Бог простит тебя, брате, но вперед так не делай и сего не испытывай». Отошел грешник с великим страхом и верою в свое село и везде говорил об этом чуде.
Вспоминал потом ачинский батюшка Димитрий Евтихиев такую историю.
Жил-не тужил в городке Ачинске чиновник Орлов. Честный, но равнодушный до святой Церкви и уж конечно не понимавший никакого значения для народа святых старцев - наставников. Как и многие в то время грамотные люди он несколько надмевался своей ученостью и заочно отзывался о простом старце весьма небрежно и незначительно. Вдруг однажды услышал Орлов о многих подвигах Даниила и строгой жизни.
Подивившись, чиновник решил сам его увидеть и захотел позвать к себе, зная его отзывчивость.
Неожиданно на другой день старец сам пошел по Ачинску прямо к его дому. Взойдя на крыльцо седой отшельник в перешитом рубище сразу прошел в комнату да громко воскликнул;»Здравствуй,здравствуй орел!»
Замер застигнутый врасплох чиновник, словно громом пораженный приходом святого. Был начальник от природы очень смел, но под действием грозного предчувствия пришел в страшный испуг и сотрясение. И не мог даже сказать никаких слов. Посмотрев небесными очами на смущенного грешника, Даниил весело воскликнул: "То -то, брат, ты высоко летаешь, смотри не пади, а то убьешься, когда крылышки - то обрежут!"
Вскоре после пророчества чиновника Орлова без вины ни за что отдали под суд и отрешили от должности. Но не смотря на постигшие его явные беды чиновник принял их как наказание за тайные грехи и глубоко почитал святость отшельника Даниила.
Носил совершенный столь старую и заплатанную одежду, что если бы пришлось ее бросить, никто бы не поднял такое рубище, никто так же не сподобился увидеть старца что-то едящим. Известно было только, что постился опытный подвижник до семи дней и более. Тело его от поста сделалось как восковое.
Благодаря воздержанию он часто и с мирной совестью приступал ко Святому Причащению. Черпая из святых таинств новые силы.
Среди таких жесточайших лишений по благодати Божией старец был всегда веселым и в общении очень приятным. Тонким румянцем украшались его впалые щеки.
От постоянного стояния на коленях образовались у терпеливца струпья. И как у великих святых завелись в тех ранах особые черви. Святой же за все благодарил Бога и переносил такие муки благодушно.
Давно уже звала его инокиня Евгения приехать и жить у нее в саду в устроенной келье, ради наставления в вере.. Тогда много лет назад, провидец предсказал ей в ответ: "Вот будешь жить на твердой земле, я к тебе приду, ты меня и похоронишь". По тем словам и вышло.
Предсказывая свою скорую кончину, зимой нового тысяча восемьсот сорок четвертого года, согласившись на усиленные просьбы верного своего крестного сына и матушки игемении, собрался старец Даниил переехать из Ачинска в Енисейск.
Случилось как раз в январе Александру ехать по делам в Енисейск и он думал увезти наставника на своем извозчике.
Но в день выезда из Ачинска Даниил почувствовал недоброе на пути, говоря: "Меня не отпускает моя келья, надобно еще ее спросить". Тогда Александр все таки уговорил его ехать сейчас, не зная, когда еще ему представиться случай отвезти старца.
Отъехали они на возке по заснеженной холмистой равнине верст пять от города. Как вдруг поднялась страшная буря-пурга и от поднявшейся снежной стены не видно было под лошадями дороги. Сколько не усиливался бедный извозчик проехать далее, злейшая буря заставила их возвратиться в город. А старец вошедши с мороза в теплый дом сказал: "Вот, мы возвратились, поедем завтра». Действительно, на той станции куда ехали, той бурной ночью злодеи убили человека. Познали тогда путники истинность слов старца: "Видишь на море волнение - не пускайся в плавание».
Выехав с миром в погожий денек благополучно достигли друзья украшенного многими церквями града Енисейска. Приняла здесь его с любовью в женском монастыре игумения Евгения. Исполнилось десять лет ее иноческой жизни . Вступила добрая вдова по пророчеству святого в руководство Божьими людьми. Стала игуменией.
Вдруг на десятый день ее начальствования приезжает в Иверскую обитель славный старец Даниил. Привез отшельника в Енисейск преданный ему человек, крещенный его молитвами еврей Александр Данилов.
Вступивши только во игуменскую келью старец прямо объявил: "Вот ты теперь на твердой земле и я к тебе приехал погостить и ты меня похоронишь». Знал родимый наперед всю судьбу грядущую.
Очень почитала игумения святого за его совет, по которому оставила сей мятущийся мир и приняла иночество.
Прожив в древнем Енисейске три месяца, по весне , в апреле месяце подошли последние дни для народного утешителя. За три дня до Светлого Четверга, в саму Пасху, собрал любимец народный добрых сестер и дал им свои святые наставления. И объявил им с необычной радостью: "Скоро я от вас уеду". Подумали некоторые по детской простоте, что старцу у них не понравилось и он возвращается в Ачинск. Он же теми словами приготовил сестер к вечному расставанию.
Пришла похристосоваться к нему старшая Евгения. И несмотря на великий праздник с прискорбием открыла свое искушение святому отцу и призналась, что хочет едва приняв, оставить свою высокую должность. Терпит она много скорбей и от людей и от лукавого. Благородный же отшельник, убеленный сединами и украшенный всеми добродетелями, на сие малодушное мнение отвечал: "Не делай того никогда, тебе эта должность положена до конца твоей жизни, и управление твое будет благополучным и изобильно".
Спросила у святого Евгения: "А без меня как?"
На что он ответил: "Об этом надобно помолчать".
И увидела добрая мать игумения исполнение всех слов святого отшельника. Сама она говорила, что благословил ее годы Господь и всегда миловал. А высшее начальство жаловало. Вела она своих сестер ко спасению долгие двадцать лет. Богател и процветал год от году Енисейский монастырь Иверской Иконы Богоматери.
Вспоминала еще, что накануне кончины своей вышли они с тружеником Даниилом на монастырский огород, собираясь готовить землю к посевам. Вдруг, осмотрев с блаженным удовольствием и любовью ожившие для плодородия земли, словно готовясь лечь в них навеки, смиренный молитвенник предсказал матери Евгении: "Завтра меня уже не будет, вы не говорите уехал, а скажите: был да нет Даниила".
После Светлой Пасхи к вечеру пятнадцатого числа радуясь о святом празднике, труженик наш от угара в двенадцатом часу ночи занедужил.
Наступил на следующий день Светлый Четверг. На утрене святой исповедался. За тем на ранней обедне принял Святое Тело и Честную Кровь Христову.
Попросив прочесть по себе отходную молитву, честной и благородный старец в четвертом часу дня встал на колени. Встревоженная его нездоровьем игумения Евгения придержала старца как отца за плечи. Наконец светлоликий праведник сказал ей ласково: "Бог простит тебя, мое золото". После тех слов старец закрыл ясные очи и отошел ко Господу, которого от юности больше мира всего возлюбил.
Кончился тогда пятьдесят девятый год его суровой и благодатной жизни.
Лицо преподобного по смерти просияло в радостной скромной улыбке.
При обмывании его тела открылся на животе его берестяной пояс со следами запекшейся освященной молитвами крови. Вдруг узнал весь Енисейск об отпевании праведника и вся церковь не вмещала множества людей. Хотя многие не успели узнать Даниила при жизни, но добрая молва о нем всюду сопровождала старца. Началось в церкви умилительное отпевание. Не для скорби собрались в тот день добрые люди. Осветила им сердца тихая радость равная второй Пасхе.
Вдруг на глазах у всех наполнил храм особенный свет. А свечи у икон украсились цветными ореолами. Почувствовали люди во храме неземное райское благоухание. И говорили: "Вот как Господь возлюбил странников и прославляет трудника своего».
Привели сестры на отпевание и ослепшую старую игумению обители, сменила которую молодая еще Евгения. Увидела та честная старица вдруг во тьме яркий свет. Как бы свет молнии. так видно светла явилась пред богом кончина праведника.
С пасхальными песнопениями вынесли легчайшее и святое тело труженика и предали земле словно некое сокровище у стен Крестовоздвиженской церкви. Прославилось с тех пор имя праведника среди народа, воистину воскресло и пребывает с нами во веки. Скоро больные стали получать там целительную помощь.
И устроена была прекрасная часовня усердием почитателя старца, бывшего еврея Данилова. Сама она о четырех углах, и сверху жестяная маковка со Святым Крестом.
Ехали ежегодно со всей Сибири к ней горемычные люди и получали от святого всякую помощь. Брали песочек они от часовни и пили освященную с ним воду во исцеление души и тела. Слепые прозревали и хромые там получали хождение.
Остались так же и пребывали в заповеданной старцем сердечной молитве ученики и последователи. Жили они также в отшельничестве в пустынных местах и на пчелиных медовых пасеках.
Миновало от той последней Данииловой Пасхи десять лет и приехал в Сибирь за сборами для Афона святогорский инок Парфений. Услышав о великом сибирском старце узнал отец Парфений в нем и жизнью и словесным учением настоящего афонца. Постарался инок собрать в маленькую книжечку про него светлые воспоминания. И назвал их сказанием об ачинском старце Данииле.
Но пришло злое время, смутные годы. Погромили красные партизаны малое войско адмирала Колчака, казнили его и взялись за святые церкви. Белым лебедем, бельмом на глазу у грешников стояла в Енисейске светлая часовня во славу праведника. Позавидовали новые власти Данииловой славе и стали клеветать, что нет под часовней никакой могилы, никаких святых мощей.
И возмутивши сами себя приказали они сначала разломать малый храм. А потом велели искать под его основанием останки для посрамления. Поизмучились совсем и глубоко ушли в землю, на пять саженей, но преподобный словно уходил от них поглубже. Наконец на шести саженях глубины увидели глумители белые полотенца и подняли из глубокой ямы простой сосновый гроб. Увидели во гробе благолепные медового цвета кости и берестяной пояс, по которому и признали в останках Даниила Ачинского. Народ рыдающий о такой расправе затем был отогнан. А святые мощи глумителями были искусно спрятаны. Пущен же ими в народе был ложный слух, что мощи де оказались обычными костями и были раскиданы где-то по улице.
Сказано конечно это было, чтобы отвлечь людей от верных поисков. Потому, что не знает история тех дней и всей церкви не знает такого за тысячу лет, чтобы чьи-то святые мощи отданы были Богом на такое глумление. Наоборот, явно безбожные всех убеждали, что могли изводить святыни, а сами ночами тайно вывозили их в особые секретные склады и музеи. Потому и найдены были в наше время многие мощи великих старцев. Спустя много лет с великой славой возвратили их в родные места да положили в церквах для всеобщей пользы души и поклонения. Помнят старики, что позорили недолгое время святые кости и берестяной пояс в памятной комнате вместе с разными древностями. Но все же говорят старики, что после перенесли кости святого на Севастьяновское кладбище.
Миновало еще тому восемьдесят лет. Кончились на церковь гонения. Приехал в Красноярский край новый епископ - преосвященный владыка Антоний. Велел он написать и украсить новую икону праведного Даниила и поставить ее в Покровской церкви для народного почитания. И больше того получилось. Вскоре впервые пожаловал к нам сам патриарх Московский Алексий. Встретила его в храме светло украшенная икона Даниилова - слава нашей сибирской молодой церкви.
Верим и мы, что рассеется хвастливая ложь и неправда людская. Явятся Данииловы косточки на исцеление честному народу и на прославление всему освященному собору архиерейскому.
Далеко красуются в голубом небе золотые купола. Далеко летит над тайгою колокольный звон. Слышатся в церкви святые слова: «Праведный отче Данииле, моли Бога о нас».
Вот говорят, что скоро свету конец. Нет, думаю. Однако несправедливо будет. Поживем еще. Поднимем из земли убитую правду. Воскреснет она и вместе с ней в последний раз русская земля расцветет. Недаром прославился в нашей земле новый светоч истинной веры. Праведник Божий. Даниил Ачинский.
ЭПИЛОГ
Плохое время сейчас. Мелкое совсем. Людей великих нет. Осталась память одна, одно воспоминание. Ждет земля своих белых вождей. Ждет святых людей. Для которых она предназначена. Небо ждет богатырских стрел. Дорога героя ждет. Кони сильные конюхов не слушаются, сильной, железной руки хотят. Храмы пустые стоят. Великого слова ждут.